«

rivers tide
R I V E R S   T I D E .

»

lu han — lu wei

киберпанковый пекин; февраль 2607, полночь.

БУДУЩЕЕ — ТАК МНОГО СКРЫТО В ЭТОМ СЛОВЕ. 2607 ГОД НА ДВОРЕ. ГОД, КОГДА В МИРЕ УЖЕ ЦЕЛЫЕ СТОЛЕТИЯ УЖИВАЮТСЯ БОК О БОК МАГИЯ И СТАЛЬ. ЗА НЕСКОЛЬКО ВЕКОВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО СМОГЛО ИЗМЕНИТЬ НЕ ТОЛЬКО СОБСТВЕННУЮ ПРИРОДУ, НО И ОКРУЖАЮЩУЮ ИХ. ИНФОРМАЦИОННЫЕ ТЕХНОЛОГИИ, ТЕХНИКА ВЫСШЕГО КЛАССА, ЗАКЛИНАНИЯ, МАГИЯ ТОТЕМОВ И ВРОЖДЕННЫЕ СПОСОБНОСТИ ОБЩЕНИЯ С ЖИВОТНЫМИ — ВСЕ ЭТО УЖИВАЕТСЯ В НОВОМ МИРЕ СО СТАРЫМИ ЗАКОНАМИ. ИМЕННО ЗДЕСЬ НАЧИНАЕТСЯ ИСТОРИЯ БРАТЬЕВ-БЛИЗНЕЦОВ ЛУ, РОЖДЕННЫХ НЕИЗВЕСТНОЙ ЖЕНЩИНОЙ В ПЕКИНЕ 24 ГОДА НАЗАД. ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ ОНИ БЫЛИ ПРЕДОСТАВЛЕНЫ ДРУГ ДРУГУ, ДЕЛЯ МЕЖДУ СОБОЙ ВСЕ, ЧТО У НИХ БЫЛО. СЕГОДНЯ, В ЭТУ ПРОМОЗГЛУЮ ФЕВРАЛЬСКУЮ НОЧЬ, КОГДА НА УЛИЦАХ КОЕ-ГДЕ ЕЩЕ ПОДТАИВАЮТ МАЛЕНЬКИЕ СУГРОБЫ СНЕГА, А РЕДКИЕ ПРОХОЖИЕ КУТАЮТСЯ В СВОИ ВЯЗАНЫЕ СТАРЫЕ ШАРФЫ, ПРЯЧАСЬ ОТ ПОРЫВИСТОГО ХОЛОДНОГО ВЕТРА, ОТНОШЕНИЯ БРАТЬЕВ ПРИМУТ НОВЫЙ ОБОРОТ, КОТОРЫЙ, ТАК ИЛИ ИНАЧЕ, ИЗМЕНИТ ИХ ЖИЗНИ.

Пальцы скользят по голограмме клавиатуры, которая блеклым неоново-синим цветом отдает на лицо Луханя, а он в свою очередь вводит на таком же голографическом экране длинный набор цифр, чтобы взломать систему одной крупной корпорации, которая в сфере наук и новых нанотехнологий называлась коротким «WU», а еще охранная система так усиленно ставила этот код-шифр, которым сейчас был занят декер, блокировала все возможные пути к самому сердцу программы и попросту отгоняла от себя хакеров-любителей, новичков в этом деле или же попросту любопытных деток, которые только-только оказались в самой гуще Матрицы, выискивая для себя что-то интересное и в то же время запретное (и если мама узнает, что их ребенок бродил по просторам сети в таких местах, то определенно всыпет по первое число). Вот только Лухань не подходит ни под одно из этих определений, потому что он — профессионал; он знает, что делать, стоит ему только получить очередной заказ и оказаться в сердце Матрицы. А еще юноша не стесняется открыто признавать это, нагло улыбаясь и ловя своим хитрым взглядом ответные, только они все полны зависти и презрения (в их глазах Лухань «сосунок», малолетка, который возомнил себя чуть ли не мастером своего дела). Но факт остается фактом: Хань востребован и это влияние он заслужил абсолютно сам, стараясь изо всех сил, тратя деньги на апгрейды и отмахиваясь от младшего брата, который не устаёт повторять, что то, что делает Хань — опасно. Для здоровья, жизни, семьи (любая оплошность и твой мозг превратится в поджаренную запеканку, придурок!). Но ради их маленькой, состоящей из их двоих семьи, он всё это и делает: выискивает лазейки в системе, взламывает кодовые замки, тратит свою духовность, только чтобы после получить на свой счет кругленькую сумму, ради которой всё это и делалось. Лухань лишь хочет, чтобы они жили нормально, чтобы ни в чем не нуждались, а здоровье и собственное состояние — оно потерпит.

Сейчас же, когда Хань нажимает «enter», а перед глазами зашифрованный код рушится, падая вниз, и показывает ему своеобразный «вход», юноша убирает ненужную ему сейчас клавиатуру, смахивая ее, будто бы на его столе валяется ненужный мусор в виде смятых бумажек, а потом, слегка щурясь от яркого света, его глаза закатываются наверх, показывая белую склеру, слегка мутную, будто бы на ней какое-то подобие плёнки. В тот же момент его татуировки, коими покрыто практически все тело Ханя, начинают светиться ярким, слегка голубоватым, светом. Лухань теряет связь с внешним миром, зато оказывается там, где он ориентируется намного лучше — в Матрице. И он готов поставить голову на отсечение, но в ней всегда было более. . . комфортно? Будто бы это была его стихия (хотя, зачем врать? здесь он был как рыба в воде). И ему ничего не стоит, чтобы на приглашение войти в штаб корпорации WU, открыть эту самую дверь и преодолеть охрану, чья защита была обезврежена, но, увы, на пару минут, не больше. И за это время Луханю нужно было преодолеть несколько ярусов вверх (благо, что его уровень вооружения позволял сделать это без лишних проблем), а там уже, вставив в один из компьютеров флешку, перенести на нее все данные корпорации, все счета и затраты, все данные персонала, а главное — тот секретный проект, за которым и охотились заказчики, которые без помощи Ханя бы точно ни черта не сделали сами. На передачу данных требуется жалкие 15 секунд, а встроенные в механическую конечность руки часы, отсчитывающие время, когда Ханя обнаружат, показывают, что все проходит на удивление хорошо, поэтому вместе с полученной информацией Хань убирается прочь из проекции здания, «улетая» на более безопасное расстояние, чтобы отключить себя от сети и выйти из Матрицы. И яркое свечение пропадает в какое-то жалкое мгновение, возвращая парня в реальность. Это место, которое, на секундочку, их дом, встречает его собственным хриплым кашлем и попыткой отдышаться после такого быстрого побега (хоть он и легко парил по сети, преодолевая километры, в реальном мире все это отдавалось жуткой усталостью и болью в некоторых участках тела). Отойдя от прибывания в Матрице, Хань устало и громко выдыхает, моргая пару раз, а потом разжимает кулак механической конечности, на этот раз уже улыбаясь довольно — тонкая флешка была в его руке целой и невредимой, а еще хранила в себе гигабайты информации. Осталось лишь передать её одному из заказчиков, но это дело подождет до завтра, так что он выключает всю систему, вновь моргает, чтобы изображение экранов испарилось с его радужки, и только потом поднимает с места, разминая конечности.
И именно в этот момент, когда он сам себе отшучивается, что уже слишком стар для всего этого дерьма, в коридоре слышится какой-то непонятный грохот (и поверьте, но после более-менее успешно выполненного задания услышать подобное в своем же доме — это не круто, совсем, потому что в голове сразу же начинают работать извилины с шестеренками и Хань прикидывает как и где он мог облажаться, раз его так непозволительно быстро вычислили. Наглость, ведь даже не дали скрыться или хоть как-то защитить свою задницу!). Но становится намного спокойнее, когда среди непонятных звуков он слышит знакомый бубнёж, слегка невнятный, но чтобы услышать младшего приходится идти в коридор, правда на цыпочках, чтобы сделать ему небольшой сюрприз (кстати, всего 15 минут прошло между их рождением, но это уже делает Вэя младшим, заставляя Ханя просить звать его «гэгэ», но в ответ получать лишь кулаком по плечу).

— И что это у нас такое? — спрашивает Хань, кое-как подавляя в голосе смешинки, а еще он включает свет в коридоре и смотрит на улыбающегося в ответ брата, — Оу, Вэй, что за запах?! Подожди, стой, ты . . пьян? Я в шоке, — на этот раз смех сдержать не получается, точно так же, как и подойти ближе к младшему, чтобы дернуть его за прядь синих волос, — И как так вышло, что тебя напоили? — Ханю ведь правда интересно, как его брат, который не любитель подобных развлечений, дал себя споить, так просто. Наверное, старшему даже придется узнать этот секрет у того, кто вливал в Вэя выпивку (и что за дурацкое чувство, что он даже . . завидует? Ревнует? Ведь Вэй не с ним веселился, а делал он это, кажется, на славу, с другими, раз сейчас перед ним улыбается так радостно, будто бы он вернулся в свои 14 и в его табеле успеваемости нет плохих оценок).

Вэй скользит истатуированными пальцами по бокалам, смешивая различного вида алкоголь и подавая его клиентам. Лучший из клубов Пекина — так говорят посетители. Лучшее обслуживание — как твердят богачи, которым работающий в заведении персонал был важнее музыки [Вэй знал их всех, работая в этом месте уже чуть больше года, так что он с точностью мог сказать, ради чего сюда приходят богатенькие детишки и их родители].  В свете неоновых софитов выкрашенные в ярко-синий цвет волосы юноши отдают розовым, а сам Лувэй щурится от слишком яркого света, неожиданно направленного прямо на него.
— Дамы и господа, позвольте прерваться на секундочку и представить вам вон того паренька за барной стойкой. Лувэй, ты по праву награждаешься титулом «бармен года»! — приглушенная на момент речи диджея музыка вновь начинает бить по ушам, пока Вэй пытается впитать в себя полученную информацию. Заготовленные заранее механизмы, поставляющие в зал значительную долю блесток и конфетти [и бог еще знает чего], расположенные под потолками, чуть ли не взрываются обрушивая на посетителей заведения целый шквал праздничной утвари. Вэй смеется, упираясь ладонями в стойку и уже напротив встречает слегка хмельной, но вполне радостный взгляд коллеги-бармена, вышедшего со своего места, видимо, чтобы поздравить его лично. — Ты это заслужил, парень, давай, выпей чего-нибудь. Не ссы за начальство, оно только радо будет, ты ведь для них как сын, — он протягивает Лу стакан, который, судя по запаху, включал в себя ядерную смесь из водки и еще как минимум двух видов спиртного, на что сам Лу лишь отнекивается, еле сдерживая свой счастливый смех. — Не сегодня, Жэн, мне еще смену дорабатывать, — он действительно упорно трудился весь этот год, стараясь заработать для них с братом на несколько копеек больше. Вэй знает, что его зарплаты недостаточно, чтобы выйти на тот же уровень, что и его брат, но по крайней мере это была не настолько опасная работа, чего нельзя было сказать о заработке Ханя.
После старательных уговоров бармена, Лу все-таки сдается, не в силах противостоять чужим желаниями [к тому времени этот блядский Жэн подговорил зевак рядом со стойкой, чтобы те скандировали это въедливое в мозг «пей»]. Он все-таки принимает тот самый бокал, внешний вид которого он успел изучить досконально за эти несколько минут уговоров, а затем делает несколько внушающих глотков под аплодисменты, после выдыхая всей грудью так, словно все внутренности собрались вокруг глотки. Лувэй не любитель алкоголя в принципе, да и тратить свое время на подобные сходки, вечеринки и зависания с друзьями за лишним бокалом этого пойла, не особенно. Поэтому то, что сейчас он сдался под напором толпы в какой-то степени заставляет парня засунуть свой внутренний голос, взывающий, конечно же, о благоразумии, куда подальше, вновь делая несколько глотков спиртного. Волнами распространяющийся бит «гот велл сун», разбивающийся по стенам здания, почти что бьет по ушам, потому что в какой-то момент музыка становится слишком громкой. Вэй думает, что ему уже хватит на сегодня. Где-то в этот же момент рядом с ним оказывается менеджер клуба, вручающий ему премию и отправляющий его домой [Лу готов поклясться, что женщина не особо довольна тем, что ей приходится расставаться пусть и с чужими, но с деньгами, а может быть, ей просто не нравились пьяные люди вроде него], на что Вэй лишь пьяно смеется и наскоро прячет конверт за поясом, под толстовкой.
Когда Лувэй наконец-то оказывается на улице, свежий воздух тут же ударяет ему в голову. По сравнению с душным клубом, где запахи людей и алкоголя смешались воедино, создавая своего рода вакуум [а иначе китаец не мог это назвать], воздух забитого машинами и нанотехнологиями Пекина казался парню чем-то совершенно новым. Идти до дома было далековато, поскольку их с Ханем квартирка находилась в не особо престижном районе, чего нельзя было сказать о его месте работы, поэтому он решает словить такси, думая, что лишние приключения ему не особо нужны. Пока Вэй расслабленно устраивает голову на втором сидении, сообщая водителю адрес, он думает только о том, что ему сейчас жутко хочется видеть брата. Ему хочется поделиться своей радостью, а еще своим теплом и заботой [что всегда высмеивал старший, поскольку то, что он родился первым, давало свои «привилегии»]. Лу пребывает в состоянии некоего парения, словно бы он не в этом мире. Алкоголь растворяется в его крови, но Вэю кажется, что в эту ночь он пьян, как никогда в своей жизни [студенческие вечеринки — отстой по сравнению с этим чувством, думает парень], а оттого желание оказаться рядом с Ханем становится просто чертовски невыносимым.
Такси тормозит в до боли родном [и не менее ненавистном] районе, водитель грубо требует свою оплату, на что Вэй лишь раздраженно фыркает, протягивая ему купюры и вываливаясь из авто. Он практически не чувствует земли под собой, но ему хватает сил, чтобы не упасть прямо здесь и сейчас, для этого у него еще был план добраться до близнеца. В квартиру он вваливается с грохотом, рискуя свалить на пол стоящую в коридоре тумбочку, но вовремя удерживается, подпирая ее в итоге собственной задницей. Вэй тихо смеется своей неуклюжести. Вообще ему до одурения весело. Хочется смеяться — удерживает его от этого лишь то, что в своем адекватном состоянии он всегда старался не приносить кому-либо неудобств [исключая Ханя, конечно же], а потому даже в состоянии алкогольного опьянения он старается не устроить в квартире излишний кавардак.
— И что это у нас такое? Оу, Вэй, что за запах?! Подожди, стой, ты . . пьян? Я в шоке, — к слову о Хане, который тут же материализуется прямо перед ним, пропускающий мимо смех и дергающий младшего за волосы, на что Вэй практически не обращает внимания. Он скидывает старенькие кеды на пол, а сам намеревается подойти к брату, но тут же спотыкается о самого себя и летит на Ханя с невероятной скоростью. Врожденная ловкость и сноровка помогают ему схватиться за чужую шею, буквально повисая на теле старшего и тем самым спасая себя от падения. — Я — бармен года, — торжественно проговаривает он и тут же разражается громким смехом, утыкаясь холодным носом куда-то в шею Луханя, полностью игнорируя причитания того, что младшего стоит срочно уложить спать. Вэй с этим в корне не согласен, а потому он лишь крепче цепляется за близнеца, прижимаясь лбом к чужому плечу. Его затуманенный взгляд цепляется за едва различимую голубую ауру вокруг Ханя, что сразу же его настораживает. Он приглядывается еще раз, отлипая от чужого тела, а затем стопорит их обоих в дверях его комнаты. — Ты опять работал? Хааань, это же опаааасно, — вполне искренне, но неестественно [пьяно] проговаривает парень, растягивая гласные чуть ли не в каждом слове. Он цепляется пальцами о дверной косяк, не позволяя старшему протолкнуть его вглубь комнаты. Черта с два он пойдет куда-либо еще, пока не отчитает его. — Я же тебя просил не делать эээтого, от твоей духовности остались миллиметры, совсем скоро она соовсем исчезнет. Почему ты не хочешь, чтобы я о тебе заботился? У меня есть премия, смотри, нам хватит этих денег надолго, — в подтверждение своих слов он выуживает из-под толстовки конверт с круглой суммой юаней, впечатывая его старшему в грудь. Чертов Хань со своими обязанностями старшего в семье, который отказывается признавать собственную духовность, предпочитая забивать ее имплантами и вылазками в матрицу.

— Скорее человек _ я _ первый _ раз _ пробую _ алкоголь, — и Вэй с его неуклюжестью пьяной заставляет улыбаться как-то мягко и понимающе, и младший, сам не осознавая того, включает в Лухане заботу своими поступками, поведением нетрезвым, заставляя приобнять его за талию, чтобы он окончательно не свалился в коридоре. Хоть и была вероятность того, что упади он на пол, то тут же бы и заснул, а на утро бы капал на мозги тем, что у него болит голова и в горле сушит ужасно, так что хочется выпить за раз парочку литров воды. Зато какой повод подшутить (а заодно и поздравить с первым похмельем) над тем, что Вэй так надрался! И как бы забавно не смотрелся спящий на полу Вэй, но оставить его Хань точно бы не смог, — Но я рад за тебя. Думаю, что дни, проведенные в этом баре, того стоили. Твою фотку повесят на стеночке почета? Будешь там светиться синей лампочкой,— шутит всё, но отчего-то плечами передергивает, ведь на деле это место ему не нравилось хотя бы из-за того, что брат возвращался черт те когда, проходя длинный путь от бара до их дома совершенно один. И ведь не пойми что можно встретить на этих грязных улицах неблагополучного района, особенно в ночное время, когда редкостные отморозки выходят «в свет», чтобы найти клиентов, кому можно впарить всё, что угодно: от наркотиков до различных утех, типа маленьких мальчиков или же шлюх с необычной, даже экзотической внешностью. Лухань сам не сталкивался с подобной хернёй, но это скорее зависило от того, что его дом — его крепость, и из него он старается выходить по минимуму. Да и подобную информацию о различных причудах банд он узнал из-за того, что один раз помогал частному детективу, который лично заявился к нему на порог их  квартиры, тыча в лицо своим значком, угрожал тем, что знает, чем промышляет Хань (и благо, что Вэй в это время был на работе), но в итоге этому детективу самому пришлось выворачивать карманы и платить за поставленную информацию, ведь сам Хань не такой уж и дурак — пробил парочку файлов по базе данных по поводу этого мужика и выяснил, что тот был замешен в распространении легких, но все же наркотиков, переманивая клиентов от одной банды к другой (а за подобное полагается пуля в затылок). Кажется, в тот день Лу позволил себе выйти из дома, чтобы прикупить чего-нибудь вкусного им домой на полученные деньги, а на вопросы брата о том, как и откуда вся эта еда, да и деньги, на которые он всё это купил,  Хань лишь отмахивался, скидывая всё на то, что обнаружил у себя заначку, а время и возможность сгонять в магазин были, так почему бы и не побаловать себя, да, Вэй? Ешь давай. Всё же Лухань пытался как-то скрыть то, что он работал часами напролёт, но разве от младшего хоть что-то возможно утаить? Он же от рождения имел в себе силу шамана, он своими собственными глазами прекрасно видел, что творится с духовностью как других людей, так и самого Луханя. Видел и молчать не мог, ругался, срывался на крик, из-за чего они оба ссорились, потому что эта тема для каждого по-своему больная, обсуждать и поднимать её не хочется совсем. Не хочется, но приходится, даже сейчас, когда, кажется, нужно радоваться лишь от того, что брат, такой весёлый, добился подобного, хоть и смехотворного немного, звания на работе.

— Вэй, пожалуйста, — Хань раздраженно выдыхает, прикрывая глаза на несколько секунд, пытаясь и успокоиться, и просто представить, что сейчас младший вновь улыбнется, даря Луханю до боли любимую улыбку, но стоит открыть их, как он видит, что Лувэй достает из-за пояса конверт, впихивая его  старшему со словами о том, что хочет лишь заботиться о нём (и в любой другой ситуации Лухань бы сам улыбнулся от таких слов, но не в этой). Пальцы сразу же чувствуют тяжесть денег, запакованных в белую бумагу. И это, конечно, хорошо, ведь они и правда смогут прожить достаточно на них, но. . . Вечно есть эти идиотские «но», и, к сожалению, их ситуацию они тоже не обошли, — Прекрати это. Мы ведь уже несчетное количество раз обсуждали эту тему, ты сам прекрасно знаешь и помнишь, как и чем все кончается! — на этот раз нотки раздражения и злости в голосе скрыть не получается, из-за чего Хань тут же прикусывает кончик языка, стараясь унять рвущиеся наружу эмоции, — Эти деньги мы израсходуем, но нам понадобятся ещё, так? И что мы будем делать, когда придут счета за квартиру? Что мы будем есть, когда в холодильнике совершенно ничего не будет?! Или ты собираешься таскать из бара нам еду, м? Отвечай! — конверт из рук падает на пол, из-за чего несколько купюр выпадают из него и рассыпаются по полу, но метаться и поднимать их — дело последнее. Сейчас стоит решить всё, высказаться, наконец, потому что у обоих накипело, — Моя работа дает нам постоянный заработок, деньги поступают на счет чаще, чем твоему начальству приходит идея в голову выплатить тебе чертову премию, хотя ты, блять, батрачишь на них сутками. А я просто хочу обеспечить нам нормальную жизнь, понимаешь? Сейчас, когда я востребован и могу заниматься тем, что умею, лучше пользоваться шансом и заработать как следует, — Лухань брови хмурит недовольно, а еще дыхание сбившиеся исправить не может, потому что говорил много и по делу, в сотый раз пытаясь убедить Вэя, что да, он все просрал на этой работе, он знает это, прекрасно, но он делает это всё только ради них двоих. Потому что любит, черт возьми, своего брата, до идиотской тряски и раздражения хотя бы от мысли, что там, на работе, Вэй уже давно мог познакомиться с кем-то, кто запал в его душу намного больше, чем старший брат. А он, Лухань, собственник редкостный, и хочет занимать в сердце (в голове/мыслях) Вэя всегда только первое место.

— Прекрати это. Мы ведь уже несчетное количество раз обсуждали эту тему, ты сам прекрасно знаешь и помнишь, как и чем все кончается! — слова брата въедаются в мозг, заставляя Вэя прищуриться и выставить руки вперед, словно бы укрываясь от чего-то, будто его сейчас собирались бить. Он пытается оградиться от слов старшего, прекрасно зная даже в таком состоянии, что Хань так просто не оставит эту тему, обязательно выскажется, слово за слово, они снова поссорятся, может быть, что-то перевернут в квартире, а потом уснут каждый в своей комнате. Вэй знает этот сценарий наизусть, но сколько бы они ни кричали друг на друга по поводу работы старшего, он все равно не может понять, почему чтобы зарабатывать достаточное количество денег, нужно подвергать собственную жизнь риску. В чужом голосе слишком отчетливо читается злость — легко узнаваемое чувство даже под алкоголем. Лу чувствует, как его руки начинают дрожать. То ли от подступающей к горлу истерики перед предстоящей ссорой [или уже ее разгаром?], то ли от холода, который внезапно пробивает все его тело. Хань призывает его ответить на поставленные вопросы, роняя конверт с деньгами на пол. Лувэй прикрывает ладонями уши, стараясь не слушать то, что пытается донести до него брат. Ему не хочется снова ссориться, он устал от этих бесконечных криков друг на друга. Сколько бы раз он ни спрашивал, ему все равно не понять. — Сейчас, когда я востребован и могу заниматься тем, что умею, лучше пользоваться шансом и заработать как следует, — Вэй, все же, обращает лицо в сторону старшего, даря тому полный непонимания взгляд и опуская руки, а затем и вовсе оказываясь на коленях. Он осторожно и медленно собирает выпавшие из конверта купюры, возвращая каждую на свое место.
— А сейчас у нас ненормальная жизнь, что ли? — проговаривает он еле слышно, чувствуя, как на глаза накатывают слезы. Чертов Хань. Во время каждой подобной стычки сердце Вэя разрывается, вынуждая того трястись в панике, выпаливая первое, что в голову взбредет — зачастую именно это и служило топливом для костра, вспыхивавшего между ними каждый раз, когда эта тема поднималась в их доме. — Почему ты всегда такой? Ты думаешь, что знаешь, что мне нужно, — поднимается с колен, бросает конверт на комод, стоящий в его комнате неподалеку от входа, а затем вновь возвращается к старшему довольно решительно, чувствуя, как держать язык за зубами становится все сложнее. Блядский алкоголь все никак не выветривается из крови, и это дает ему определенный плюс — смелость. Смелость высказать то, что так долго томилось в стенках сердца. — Когда я сплю, ты ходишь в матрицу. Каждую чертову ночь, рискуя своей жизнью! Каждый твой бег успешен, но ты не можешь всегда быть неуловимым! Не сможешь! А я не хочу тебя однажды потерять, потому что я люблю тебя, как ты этого не понимаешь? Не как друга, не как брата, я.. я просто люблю тебя, твою мать! — вообще-то Вэй не особенно любит материться, но почему-то именно сейчас ему кажется, что подобные слова звучат очень к месту. А может быть, это спиртное внушает ему подобные мысли. В любом случае, произнеся последнюю фразу Лу отшатывается, прикрывая рот одной ладонью. Долгие несколько лет он носит эту правду в себе, не решаясь рассказать старшему об этом. Мало ли что могло произойти, всплыви данное откровение при тех или иных обстоятельствах. Старший мог не понять его, мог бы назвать фриком, выгнать из своей жизни, поняв, что его младший брат любит его чуточку больше, чем следует. Вэй в свою очередь никогда не позволял себе лишних поползновений в сторону Ханя, не позволял говорить лишнего, всегда сохраняя дистанцию, хоть он и готов поклясться, что его брат хоть на секундочку, но может чувствовать что-то похожее. Может быть, это та самая интуиция у близнецов, про которую твердят все вокруг. А может быть, просто отчаянное желания Вэя видеть в старшем эту ответную любовь. Черт знает. Но теперь эти страшные три слова были произнесены не по назначению, и Лувэй начинает пятиться, боясь чужой реакции, хотя сейчас ему так хочется прикоснуться к Ханю, но страх вынуждает его лишь сделать лишний шаг назад.

Твою мать. И правда, как же точно сейчас выразился Вэй, который ведь в принципе не позволяет себе брани, но тут он, сложно будет не признать, оказался таким точным в описании . . . абсолютно всего: ситуации, слов, признаний. Признаний, черт возьми, признаний! На которые у Луханя смелости никогда не хватало, хотя он строит из себя такого мудрого _ старшего брата, который постоит за своего близнеца, который вообще сможет абсолютно всё, но сказать эти три заветных слова — нет, увольте. У него язык не повернется на это, даже если он напьется, как Вэй, потому что до того, как эти слова произнёс близнец, все эти чувства, которые он старательно держал в себе такое долгое количество времени, казались такими неправильными, странными, не принятыми. Будто ляпнешь то, что любишь, искренне, до разливающейся теплоты внутри, а тебе в ответ прилетит ответное, будто бы на автомате сказанное, братское. Этой незначительной братской любви у него уже целый вагон и еще небольшая тележка сзади, а ведь Ханю нужно больше, намного больше. Он ведь всегда таким был, есть и будет: больше денег, больше приоритета, больше любви Лувэя (и только ему, никому больше, ведь он его брат). А сейчас, когда слова будто бы повисли в воздухе, накаляя обстановку, будто бы ударили по голове, прекрасно давая понять, что они оба те ещё идиоты, Хань не сдерживает улыбки кривой, опуская голову вниз, взглядом наблюдая за тем, как младший перебирает ногами, отходя назад, словно боится Ханя. И надо бы переубедить его, надо дать понять, что всё сказанное — взаимно, вот только останавливает что-то, что внутри говорит Ханю, как ему нравится, когда брат пугается неизвестности, поступков, самого старшего. Это доставляет садистское удовольствие, но так мучить Лувэя он не намеревается, поэтому делает уверенный шаг вперед, по привычке немного хмуро смотря на брата (или этот взгляд можно спихнуть на их ссору?). Хань хватает его за вытянутые вперед руки, притягивая за них же ближе к себе. Они должны покончить с этим, чтобы вся недосказанность прошла, не оставляя после себя неприятного горького послевкусия.

— Вэй, сейчас же успокойся, — он говорит ровным тоном, но чтобы его слова дали хоть какой-то результат, Хань встряхивает Вэя за руки, призывая этим к спокойствию, — Успокойся и посмотри на меня!— уже более строго повторяет старший, добиваясь, наконец, ответного взгляда от Вэя, — Я не знаю, говоришь ты это потому, что пьян, а может, ты просто так играешься, но я, я . . — запинается в итоге, и самому решиться на это так сложно, но сейчас просто необходимо, ведь это такой шанс, потерять который было бы просто непростительно для самого себя, — Я тоже люблю тебя, безумно люблю, понимаешь? — Хань губы поджимает, а ещё ему вновь хочется встряхнуть брата, в этот раз сильнее, чтобы хоть какую-то на его лице эмоцию увидеть, чтобы получить ответ на свое признание, потому что всё и со всех сторон сейчас на Луханя жутко давит. И чувство у него такое, будто он в Матрице застрял и вот-вот его мозг взорвется от того, что его вычислили и теперь точно избавятся о гадкого проворного декера, уничтожая его как в сети, так и в реальной жизни. Забавно, ведь именно этого и боится младший, каждый раз повторяя и вдалбливая в голову близнеца об опасности при каждой ссоре, а сам Хань сейчас так и ощущает себя канатоходцем (=самоубийцей), будто играется со смертью, вышагивая небрежными шагами по тонкому натянутому канату, с которого так и норовит свалиться в глубокою темную пропасть.

— У нас с тобой всё хорошо будет, Вэй, поверь мне, — голос сходит на шепотом лихорадочный, а глаза скользят по идеальному, такому же, как и у него самого, лицу. Они с Лувэем так похожи внешне (давайте не будем брать в расчет наличие татуировок и ядерного цвета волос младшего), но настолько отличаются внутренне, разнясь в характерах и каких-то незначительных привычках. Но даже не обращая внимание на всё это так или иначе идеально дополняют друг друга, — И стерпи все мои выходки, ты же сможешь это сделать, я верю в своего брата, — Хань совсем близко приближается к младшему, опаляя свои дыханием сбившимся чужую щёку какое-то время, а в следующий момент, пока Лувэй толком не понимает, что происходит, пока обдумывает всё и слова нужные подбирает, Хань целует его своими искусанными губами, совсем легко и без каких-либо пошлостей, только чтобы подтвердить все слова сказанные ранее, а ещё чтобы, наконец, почувствовать, каково это — целовать то, что так давно любил, храня чувства взаперти где-то под сердцем, скрывая их и терпя неприятную боль от недосказанности. И Лухань не торопится отрываться, позволяя Вэю самому принять решению, что делать дальше.

Когда Лухань неожиданно делает шаг по направлению к нему, у Вэя сердце падает куда-то вниз. Еще немного, и ему кажется, что его сейчас взашей выгонят из этой квартиры, не поймут, не примут. Но старший почему-то медлит, после хватается за его запястья, встряхивая и призывая успокоиться. Как здесь можно успокоиться? Вэй чувствует, как его сердце отбивает слишком быстрый ритм, грозясь пробить себе выход наружу через горло. Он нервно сглатывает, отводит взгляд в сторону, сопротивляясь напору Ханя.
— Успокойся и посмотри на меня! — сдается, поднимает голову, встречаясь с взглядом напротив. Почему-то брат не торопится выгонять его, лишь просит успокоиться. Может быть, он все разъяснит ему? Что они не пара, может быть, хотя бы поймет и сможет ужиться с этой неправильной любовью? Вэй всегда попадал в неприятности из-за собственной нелепости, из-за неуклюжести. Он попадал в передряги, потому что был не в состоянии просчитать свои ходы наперед, действуя наобум и руководствуясь лишь инстинктами. В отличие от Ханя. Поэтому сейчас он лишь надеется, что Лухань примет эти слова за очередную нелепицу, шутку, брошенную невпопад, как это обычно бывает. Старший, к слову, начинает предложение и вселяет в сердце Вэя сомнения, а затем сам выпаливает признание. Ответное признание. Те самые слова, услышать которые парень мечтал уже очень давно. Он подозревал лишь однажды, что Хань может чувствовать что-то подобное, но вторя гласу здравого смысла, отводил от себя данные мысли, убеждая свой собственной мозг в обратном. Его старший брат не может чувствовать что-то к нему — мысль, с которой ему пришлось свыкнуться, сжиться. А теперь вот он. Лу Хань. Человек, похожий на него, как две капли воды, говорит ему, что любит безумно. Вэй тормозит, не зная, как именно ему стоит отреагировать на чужие слова. Он лишь замедляет дыхание, боясь спугнуть все еще витающее в воздухе эхо от слов старшего. Хочется смеяться, а с другой стороны проснуться, потому что это не может происходить наяву. — У нас с тобой всё хорошо будет, Вэй, поверь мне. И стерпи все мои выходки, ты же сможешь это сделать, я верю в своего брата, — когда его губ касаются губы Ханя, чувство, будто все это сон испаряется само по себе. Вэя словно молнией поражает, но как же это приятно. Чувствовать чужие губы — их теплоту, легкий напор. Лу моргает несколько раз, а затем прикрывает глаза, совсем легко подаваясь вперед и целуя уже с собственной настойчивостью старшего. Целует также легко, лишь на мгновение отстраняясь, чтобы сменить положение. Чужая хватка на запястьях уже давно ослабилась, позволяя Вэю опустить ладони на чужие плечи.
Этот поцелуй мог бы длиться вечно, но неожиданное чувство извне заставляет Лу отпрянуть. Он хватается за виски, чувствуя, что что-то давит на него, на его нервную систему, на его душу. Только не транс, только не сейчас.
— Хань.. — не успевает договорить он, как внезапно его организм будто бы прошибает волна электричества, заставляя изогнуться в неестественной позе. Его глаза закатываются, являя вместо зрачка белую склеру, а сознание словно переносится в прострацию. Сквозь зеленоватую дымку он различает силуэт взволнованного брата, который стоит в двух шагах от него, не двигается, а спустя еще пару мгновений он видит женщину, стоящую позади —призрак. Вэй часто впадал в подобный транс из-за нервного перенапряжения, или же по воле призраков, которые, чувствуя присутствие шамана, желали связаться с ним, дабы передать какое-то послание. Что именно ввело Вэя в состояние транса сейчас — неизвестно, но он спрашивает женщину, кто она и что она здесь делает, на что в ответ получает лишь молчание. Шаман не сдается, спрашивая ее вновь, но уже другой, не менее важный вопрос — кто ее убил. Та лишь ухмыляется своими дымчатыми прозрачными губами, а затем указывает на Ханя своей тощей рукой, постепенно растворяясь в воздухе, напоследок громко крича то ли от боли, то ли того, что ее все еще держит в этом мире. Проходят секунды, прежде чем Вэй вновь оказывается в своей реальности. Его захлестывает целая лавина эмоций — его собственные и той убитой женщины [эмпатия — как последствие транса]. Злость, печаль, раздражение, страх, несчастье, ярость — все это буквально разрывает Лу изнутри, но наружу рвутся лишь слова. — УБИЙЦА! Как ты мог?! — словно не в себе, срывая голос, выкрикивает он, отпихивая от себя брата и с ужасом понимая, что Лухань убил кого-то. Его родной брат действительно лишил кого-то жизни — призраки никогда не лгут.

Резкий и громкий крик Вэя выводит Луханя из состояния шока, в котором он находился все эти минуты. И на этот раз перед собой он видит уже своего брата, человека, смотрящего на него самого живыми, но до ужаса напуганными глазами, а не шамана, впавшего в состояние транса (и это зрелище было самое пугающее и до этого момента неизведанное, которое приходилось видеть Ханю, да и тот факт, что это творилось с его собственным братом ещё больше заставлял волноваться за состояние Вэя). Но само слово, которым его назвал Лувэй . . . оно звучало так неправильно, так несправедливо, ведь Лухань не убийца, нет. Это неправда и он лично знает об этом. Ведь когда ты убиваешь человека ради самозащиты — это ведь не преступление, да? Лухань просто хотел защитить себя и спасти от погони на очередном задании, вернуться домой целым и невредимым, хоть и вымотанным жутко. Он совершил этот поистине ужасный поступок лишь для того, чтобы не оставить Вэя одного, чтобы его близнец не сошел с ума от того, что его брат _ идиот всё же умер на этой работе, как бы он, Вэй, не предупреждал его. Это была чёртова самозащита, ничего больше. И как бы сам себя не оправдывал Хань, но тот факт, что убийцей его назвал брат — лишь подкосило его (морально, физически. неважно. от сказанных слов больно было всё равно одинаково). За какую-то долю секунды Лухань резко поменял мнение о себе, соглашаясь вместе с Вэем, что он ужасен, на его руках одна почти _ невинная жизнь, но оправдать себя в глазах брата хотелось не меньше

— Вэй, не называй меня так, прошу тебя, — голос срывается, переходя на хриплый шепотом, и он делает небольшой шаг вперёд, желая приблизиться к брату ближе, чтобы заключить младшего в крепкие объятия и успокоить, что это все ложь, чертов неправильный вывод, что он, в конце концов, не хотел делать этого,— Я не убийца, всё это вышло случайно, слышишь? — ещё один шаг, более уверенный, в сторону Вэя и протянутые к младшему брату руки. Он просто хочет почувствовать родные ладони в своих собственных, которые успокоят его, взявшись покрепче, — Я не убийца! — вновь повторяет свои слова Хань, говоря их чуть громче, как будто только этим возможно будет переубедить Вэя, а повышенный тон заставит его расслышать сказанные слова, — Это была случайность, идиотская самозащита. Я спасал собственную жизнь в Матрице, поэтому мне пришлось идти на такие жертвы. Или ты бы предпочел, чтобы мне подорвали там мозги, а?! Чтобы ты пришел после работы, а остывший труп твоего брата медленно разлагался у себя в комнате. Ну, зато он никого не прикончил, да? Так бы ты подумал?!

И хоть он прекрасно видел, что брат не хочет, чтобы Хань к нему приближался, как он не хочет слушать его оправданий дурацких, как ограждает его от себя, Хань понимает, что ему сейчас было на это плевать. Поэтому делая последний шаг к нему, Лу хватает его за ткань рубашки на плечах, а затем припечатывает к стене. Весь этот транс случился так не вовремя, не в тот момент, разрушая всю ту идиллию между ними, когда они оба поняли, что любят друг друга, что всё у них станет намного лучше. Будто бы неупокоенная душа долго и тщательно выжидала нужный момент, когда сможет открыть глаза младшему брату убийцы, раскрывая перед ним страшную тайну, о которой так не хотел говорить сам Хань. Ему просто нужно было уберечь эту тайну от Вэя, потому что не хотелось потом ловить на себе ненавистные взгляды младшего. Он этого точно не переживет.

— Пожалуйста, Вэй, возьми свои слова обратно! — было до не скрываемой злости обидно, что брат так резко поменял о нем мнение, что разозлился из-за этого, что даже толком не узнал, как и почему сам Лухань совершил такой поступок. Он послушался лишь призрака и того факта, что на руках Ханя есть один труп, — А после мы спокойно поговорим об этом, я разъясню тебе ситуацию, а ты поймешь, что твоя детская истерика была из-за пустого места и смысла меня обвинять не было! — вся эта ситуация давила на нервы, одна ссора шла за другой, ругань, сорванные до хрипоты голоса, а Ханю попросту хотелось стереть эти воспоминания и крики из своей головы, оставляя лишь единственное, что разбавляло весь этот пиздец, до жути приятное, которое хотелось прокручивать ещё и ещё — их первый поцелуй.

Вэй испытывает спектр самых разнообразных эмоций. Сейчас ему приходится любить и ненавидеть собственного брата одновременно. Остатки эмпатии от призрака еще не желают уходить, а потому бурлят в нем, словно суп в котле, отбивая ритм сомнения о чугунные стенки. Он сомневается в невиновности своего брата, потому что призраки не лгут. Лухань пытается оправдаться, срывается на шепот, видимо, боясь закричать и ввести Вэя в еще большую панику. Паника. Лувэй действительно испытывает нечто похожее, потому что теперь он не знает, что ему делать, какие чувства его, а какие нет. Та часть, что передалась ему через эмпатию, вот-вот готовится вызвать духа, дабы разорвать собственного брата на куски, желая мщения, желая пролить кровь, но другая пытается всеми силами сдержать это мимолетное желание, зная, что оно не есть подлинное. Когда старший делает еще один шаг в его сторону, парня сковывает не то чтобы страх, а... грусть. Настолько сильная грусть, что ему приходится отгораживаться от родного человека.
Хань, естественно, распаляется, пытаясь объяснить то, что произошло, но Вэй его не слушает. Последствия транса всегда болезненно сказываются на шамане не только в эмоциональном плане, но и в физическом — слишком долгое пребывание по ту сторону мира изматывает, высушивает всю энергию. Как итог — Лувэй еле стоит на ногах, но когда его внезапно припечатывают к стене, ему хочется из последних сил рвануть куда-нибудь, неважно куда, главное, чтобы уйти из этого дома, покинуть это место. Ему нужна передышка, нужен свежий воздух — здесь он задыхается.
— Пожалуйста, Вэй, возьми свои слова обратно! — Вэй жмурится, слыша собственное имя, произнесенное такими любимыми устами, но не может повиноваться. Он не может взять слова назад, не имеет права. Лувэю никогда не приходилось использовать собственного духа по назначению. Он никогда не убивал людей, ни разу не отобрал у кого-то жизнь, оставив на земле труп в виде тряпичной куклы. Убийство для него — есть нечто очень серьезное. Проступок, который нельзя простить так просто. И поэтому когда Хань вновь срывается на крик, Лувэй думает, что это не может продолжаться в подобном русле. Хватка на его предплечьях усиливается, причиняя боль, но это неважно. — Отпусти, пожалуйста, Хань, отпусти, — шепотом еле слышно проговаривает он, молясь, чтобы брат исполнил его просьбу, ослабив хватку. Но этого не происходит, а потому ему приходится собрать в кулак все свои оставшиеся силы, отпихивая от себя близнеца и рискуя уронить того на пол.
Шатаясь, словно после десятка литров выпитого алкоголя, он бежит по коридору, встречаясь со стенами то одним плечом, то другим. Кое-как Вэй хватает свои кеды с пола, а затем вырывается на лестничную клетку, пробивая себе путь из квартиры все тем же плечом, которое начинает саднить от недавних передвижений младшего по дому. Парень босиком выбегает на улицу, чувствуя ступнями влажный прохладный асфальт — надевает кеды так быстро, как может, а затем бежит, слыша, как из окна его зовет Лухань. Нет, он не вернется домой, пока все не обдумает, ему необходим свежий воздух и тихое уединенное место, где можно было бы поразмыслить над сложившейся ситуацией. И плевать Вэй хотел на всех раннеров и бандитов, которые выходят на улицы с наступлением темноты — ему сейчас было явно не до этого.

спустя два дня.

Не разговаривать с братом уже в течение двух дней кажется Вэю своего рода пыткой. С того момента, как он сбежал в ту ночь, вернувшись домой утром, он встретил лишь мирно спящего брата, лежавшего на кровати в его комнате. Будить его не было нужным, так что Лу лишь проследовал в собственную комнату, запирая дверь изнутри. Он надеялся, что днем брат не поднимет этого разговора снова, но засыпал парень с тяжелейшим грузом на сердце. И он был прав насчет Ханя. Правда, с той самой ночи они и словом не обмолвились, что, вроде как, было нормой. После ссор они оба остывали пару дней, раздумывая каждый над своими тараканами. И в этот раз Лувэй надеялся, что старший поймет, что он чувствовал в ту ночь.
В сердце с каждым часом все больше разрастается пустота. Лу удается как-то свыкнуться с мыслью, что брату пришлось убить кого-то, чтобы выжить, но почему-то ему казалось, что все можно было решить иначе. У декеров, ведь, наверняка есть куча программ, которые могли бы задержать преследователя, верно? Значит, его брата загнали в ловушку, где ему пришлось пойти на это? Вэю хочется думать, что да, но реальность не изменишь — он решает жить с этим дальше. Правда, смотреть в глаза Ханю все еще больно, так что по возвращении домой с очередной смены в баре, чувствуя на себе взгляд старшего, он прячет собственный, тенью проскальзывает в свою комнату, закрывая за собой дверь. Лувэй падает спиной на кровать, прикрывая глаза и тяжело вздыхая, запускает в синие пряди волос пальцы, сбивая те в беспорядке. Ему вновь придется сделать первый шаг навстречу, придется сказать, что все между ними в порядке. Что он любит убийцу. Даже несмотря на все эти преступления, несмотря на незаконную работу он все еще любит Луханя. И почему-то в голове Вэя проносится мысль, что эта любовь однажды убьет его.

Уже который день ему кажется, будто на двери брата ровными аккуратными буквами написано «Луханю вход запрещён», а потому уже огромное количество часов он не заходит в комнату брата, не пересекается с ним в коридорах и не сталкивается на кухне, ему не дарят ответные улыбки и он не слышит, как Вэй рассказывает ему, что интересного произошло сегодня в баре. Всего этого не происходит уже который день, и Ханю кажется, будто одиночество с каждым разом поглощает его всё больше и больше, привлекает к себе внимание и отвлекает на работе, в которой организованность и внимательность — это самое главное, иначе тебе конец. От этого портится и настроение, в своих четырех стенах находиться хочется меньше. Хочется убежать и не знать о том, что за стенкой сидит твой родной брат, которого ты любишь до тупой боли в грудной клетке [она мучает тебя и не дает спокойно дышать], но прикоснуться или элементарно взглянуть ему в глаза не имеешь возможности. Хань предполагал, что их ссора окончится подобным, но не думал, что в этот раз переживать её будет невыносимо больно. С каждым разом хотелось переступить свою гордость и характер дурацкий, с размаху открыть дверь комнаты, в которую входить нельзя, и признаться, что ему надоело всё это, что он всё сделает, чтобы Вэй его простил. Только чтобы простил и они прекратили эту молчаливую войну, в которой победитель вряд ли найдется, если кто-то из них не выкинет белый флаг первым.

Но сейчас ему нужен лишь отдых, потому что он отсоединяется от Матрицы, у него вновь полученная для заказчика информация, выполненное задание и скоро будут деньги на счету, а голова болит настолько, что хочется пустить себе пулю в висок, только чтобы не чувствовать ничего. Хань теряется в пространстве первые несколько минут, перед глазами всё танцует в диком танце, будто бы вместо работы он выпил лишнюю рюмку водки, которая сейчас ударила по сознанию. Откидываясь на пол и не так мягко, как хотелось бы, встречаясь телом с деревянной поверхностью, Лу прикрывает глаза, выдыхает раздраженно, а ещё хочет перелечь на кровать, вот только сил нет совсем и пол кажется ему уже намного мягче, чем сначала. Он закрывает глаза и моментально теряет сознание, проваливаясь в мир сна, где, он надеется, ему возможно будет полноценно выспаться, а когда он откроет глаза, то всё будет хорошо и на душе легче станет. Только глупо было так думать, потому что его будит не звонок будильника и даже не Вэй, а грохот непонятный в своей комнате и чужие голоса, бас которых совсем не похож на мягкий голос близнеца, а значит вряд ли он решился первым пойти на примирение в их войне [если её таковой можно назвать]. Ему приказывают подниматься, но Хань не в том состоянии, а затем он чувствует удар тяжелым ботинком в солнечное сплетение. Глаза резко открываются, а в комнате будто бы весь воздух выкачали, из-за чего даже вздохнуть не получается, как бы он не хватал ртом воздух. Попытки не увенчались успехом, а ещё его насильно поднимают за руки, встряхивают, чтобы смотрел на них, и говорят, чтобы слушал внимательно. Только в голове Луханя полнейший сумбур вперемешку с вакуумом, куда слова попадают, но смысл их теряется, а потому и понимать, что ему говорят, совершенно не получается. За такое непослушание Хань получает по лицу кулаком, на котором, кажется, были массивные перстни, оставившие на лице парня глубокие царапины. Ему удается расслышать слова с попытки третьей, в обрывках фраз он понимает, что крупно облажался на недавнем задании, что оставил после себя следы и именно по ним выследили его местонахождение. Он поступил крайне глупо и подверг опасности не только себя, но и Лувэя, который даже не предполагал, что их смогут найти [ровно так же, как и сам Хань, если честно]. Сейчас же ему вновь повторяют вопросы, чтобы выведать у него не только то, где он прячет получившую информацию, кто приказал ему достать её, но и нычка денег, которые он получает от выполненных заказов. Всего этого он, конечно же, не говорит, предпочитая отмалчиваться и смотреть в пол, считая капли крови, стекавшие с его лица. Хань тянул время и хотел лишь, чтобы Вэй успел забрать всё нужное ему и уйти. Потому что Ханя в любом случае убьют, даже если он так и не скажет им ничего. Он украл, он же и получит за содеянное сполна, а Вэй тут просто ни при чём. Ему дают последний шанс рассказать всё, что он знает, а в качестве «мотивации» приставляют холодное дуло пистолета ко лбу. Хань знает, что это будет не больно. Один момент, они спустят курок и его безжизненное тело упадёт в ноги этих амбалов.

Хань знает.
[будет не больно].

Вэй роняет свой старый дневник из рук, когда в коридоре слишком отчетливо раздается грохот. Он слышит посторонние голоса и приказы обыскать квартиру. Первый голос — слишком грубый и низкий, принадлежащий явно лидеру тех людей, которые сюда ворвались — звучит чаще остальных, направляя неизвестных Вэю людей в том или ином направлении. В его дверь неожиданно раздается грубый стук, ее пытаются выломать. Лу даже не успевает сообразить, что ему делать, потому что все происходит слишком быстро. Правда, ломиться к нему, неожиданно, перестают, и все тот же голос практически ревет на весь дом о том, что они нашли того, кто им нужен. Хань, тут же проносится в голове парня, заставляя его буквально рвануть к собственной двери и припасть к замочной скважине, в надежде рассмотреть хоть что-нибудь. Он слышит, как они продолжают шуметь в комнате брата, слышит сдавленные стоны старшего. Вся та обида, которая росла в Лувэе эти два дня, мигом испаряется, потому что сейчас Лухань находился в гораздо большей опасности, чем Вэй.
Да, старшему не было равных в матрице, но даже такие, как он, совершают иногда ошибки. Вэю не нужно много времени, чтобы понять из разговора, что тот сильно облажался, из-за чего его выследили. Такого раньше никогда не происходило, и это пугает парня до чертиков. Он слышит, как тот самый голос напрямую угрожает Ханю, а тот, похоже, и не собирается сопротивляться. Вэй понимает, что тот тянет время, чтобы дать ему — Вэю — возможность сбежать из квартиры незамеченным. Он прекрасно знает, что Хань готов пожертвовать собой за него, но он не учел одного — его младший брат готов пойти на то же самое, так что ни о каком побеге и речи быть не могло. И если старший был практически бессилен в подобной ситуации вне матрицы, то Лувэй был действительно силен, поскольку его навыки шаманства не были до конца забыты. Идея вновь обратиться к духу существа, который рос вместе с ним, возникает сама собой. Времени практически не остается, а потому Вэй стремительно отпирает дверь, распахивая ее настежь с оглушительным стуком.
Практически сразу парень проговаривает про себя то самое заклинание и весь его вид преображается в этот момент. Вокруг него тут же начинает витать зеленоватая дымка, обволакивающая каждую его конечность — таким образом он устанавливает связь с тем самым духом. Радужка его глаз меняет цвет на ярко-зеленый, а перед ним в эту же секунду материализуется огромное существо, не похожее ни на одну земную тварь — Цернунн, двухметровое долговязое существо, вместо головы которого был олений череп с торчащими в разные стороны рогами. Тот самый дух, которого Вэй прятал всю свою жизнь от глаз собственного брата, не позволяя тому узнать, насколько опасная сила на самом деле таится в нем. Заклинание произнесено, люди, которые на время замирают, при виде чудища, начинают громко материться. Лувэй надеется, что у Ханя хватит сил отползти подальше. Он больше не видит собственными глазами. Его зрение — теперь зрение его духа, так же, как и его действия. В одно мгновение он заносит гигантскую ладонь, которой даже ладонью назвать не повернется язык [ибо выглядела она, словно заточенные корни деревьев], и направляет ее в сторону двух бугаев, которые находились к нему ближе. Одному он проникает корнями прямо в голову, вонзая ветви сквозь череп — подобной силой тяжело управлять, так что Вэй дает волю самому духу пропитаться чужой кровью и плотью. В эту секунду они заключают долгожданный для Цернунна договор. Дух питается чужой смертью, защищает его хозяина и семью Лу от любых нападок и любых повреждений, становясь при этом сильнее — Лувэя совершенно не волнует то, что теперь ему придется «кормить» своего духа подобным образом не один раз в год и даже не два. Второй ладонью Вэй ломает шею другому мужчине, который даже не успевает закричать — на всю комнату раздается неприятный хруст костей. Лу не обращает внимания ни на что, он лишь слепо идет к обидчикам старшего брата, роняя их трупы на когда-то чистый пол и пачкая все вокруг кровью.
Когда перед ним остается последний оставшийся в живых человек, тот самый, что до сих пор целился в сторону Ханя, но теперь пытается выстрелить в череп Цернунна, Вэй позволяет себе не убивать его сразу. Духу это нравится, оказывается, он любит играть с чужими жизнями, причиняя им как можно больше боли перед тем, как впитать человеческие души в свою кору. Лу игнорирует крик старшего, который, видя, что тот творит, явно пытается его остановить, хотя уже слишком поздно. Цернунн теперь не остановится, ведь ему был отдан приказ «убить». Своими ветвями дух проникает во внутренности мужчины, буквально потрошит его, прорастает внутри него, оставляя на его месте в итоге расчлененный и выпотрошенный труп, на лице которого застыла гримаса боли и ужаса.
Вэй отшатывается и переводит взгляд на пол перед собой. Под его руками все еще светятся ритуальные круги, исписанные заклинаниями — именно они являются основным инструментом для управления духом. Еще несколько секунд Лу оглядывает комнату глазами Цернунна, словно бы пытаясь удостовериться в том, что угроза окончательно устранена, а затем обращает лицо к потолку, отрывая ладони от пола, разрывая связь, после чего теряет сознание на несколько секунд. Дух возвращается в свой мир, а на квартиру братьев обрушивается звенящая тишина.
Лувэй приходит в себя и первое, что он видит — живой Лухань, перемазанный в чужой крови [младший надеется, что это не его кровь] и забившийся под стол, заставленный его декерским оборудованием. И все вроде бы хорошо, главное, что его брат жив и здоров. Но затем до Вэя доходит то, что он сотворил только что. Когда он управлял духом, он не чувствовал ничего, кроме неконтролируемого желания убивать и проливать кровь — и это самое страшное, чего не учел Лувэй, заключая сделку с существом, которое он знал с самого детства. И теперь, когда он смотрит на растекающиеся лужи крови, на исполосованные ею стены, на расчлененные трупы — до парня, наконец, доходит, что всему этому была одна причина — он сам. От данного зрелища его чуть ли не выворачивает наизнанку, Вэй отворачивается, трясущимися руками хватаясь за голову. Он не бросается к брату, не проверяет, в порядке ли он. Обезумевшими глазами он взирает на собственную комнату, пытаясь свыкнуться с тем, что теперь он — убийца. То, за что он корил Луханя, за все те слова, за все те мысли, что ему пришлось претворить в жизнь из-за того, что тот всего лишь спасал собственную жизнь... все это теперь неважно. Все это теперь играет против него, выставляя Вэя жалким лицемером. Но он действовал так ради брата, ведь ему угрожала опасность. Если бы не он, эти громилы не раздумывая нажали бы на курок, лишая его близнеца жизни. Но то, что сделал Вэй... Парень издает истошный вопль, тут же закрывая самому себе рот. Он пятится, потому что одна из луж крови вот-вот грозилась доползти до его ног. В глазах стоят слезы, Лу чувствует, как к горлу подступает неконтролируемая истерика, граничащая с истинным безумием оттого, в кого он теперь превратился — в бездушного убийцу, в маньяка, крошащего чужие тела в фарш. Вот кем он теперь стал.