Знаете, есть что-то подозрительное в этой прогулке. Хотя бы то, как выжидательно молчал Сэхун. Куртка досталась ей так легко и просто, без каких-либо подколов, возмущений и визгливой драки. Не сказать, что Ури как-то особо всматривалась, но горе-младший выглядел расслабленным, может, несколько утомленным, даже очарователь... – тут звук зажёванной пластинки – Э-эй! Эй! Всё не так! Хватит озвучивать мои мысли! Я подам на тебя в суд за вторжение в личное ментальновфрпфжввамаывв. МЫВАЫАЫВЫЫВВВ! М-Мм!
Кхм.
Но вот одна мысль теперь настойчиво долбит ей мозги – что-то как-то тут не вяжется. Хун, ты какой-то не такой. Ты какой-то не тот. Ури неуверенно поджимает губы и идет следом в гадком молчании, уютнее кутаясь в чужую кожанку. Если кто  не помнит, то вот вам референс – он как-то носил её вещи (в той манере, в которой вообще не нужно носить девичьи вещи) и приватизировал даже ее любимую худи, а теперь настал ее черёд пользоваться чужим шмотом. Скорее всего, безвозвратно.
Ну, и, короче, мерзкий дождик-на-часок сопровождал их до самых раздвижных дверей маркета. Из-за этой погоды иногда хотелось громко фыркнуть и повернуть курс корабля в противоположную сторону, лишь бы капли перестали смывать лёгкий макияж с лица королевы Коко. Но та зачем-то терпела и держалась, подставляя дождю ладони, чтобы хоть как-то облегчить свое положение. А вот особо критичные моменты заставляли ее с волнительными охами поглядывать на спину О, которая казалась надёжной защитой от непогоды. Только было она сделает шаг в сторону сосредоточенного принца, как незамедлительно дёргалась от осознания своих неосторожных действий и отходила на два шага дальше прежнего. По правде говоря, она еще кое-что забыла. Ну, то самое ощущение зудящей боли и хронического дискомфорта рядом с этим безусловно ценным индивидуумом. Ах, как же глупо. Чуть не попалась!
Когда же две пары ног останавливаются перед зияющей дырой раскрытых дверц одного из самых приличных маркетов города, то первое, что пропускает дрожь по телу в напряженной ауре молчания, так это равнодушный голос электронной девы, обитающей где-то над их головами с приятным сообщением «Добро пожаловать в XXYXX-гегамаркет!». К слову, совсем неясен этот титул у обычного, вроде бы, торгового центра. Однако так кажется только с первого «плоского», так сказать, взгляда на небольшое пространство маркета. Стоит поднять голову вверх, на высоту пяти этажей, как всякий может наслаждаться, ну, или откровенно впадать в ахyj от картины неведомой космической херни, творящейся под потолком комплекса. Слова отказываются описывать всё то волшебство, которое увидела девушка: в самом центре ромбированного купола сверкает огромный подвесной хрустальный шар и еще какие-то предметы поблизости, имитируя, скорее всего, галактическую систему и блестящую пыль вокруг, завораживая тем самым девственную фантазию таких обычных посетителей, как Ури. В то время как Сэхун уже успешно двинул вперед к металлическим дверцам, игнорируя стойку с каталками и не интересуясь подробностями интерьера от типичного взрыва национального мозга. Может, всему мажорские штучки-дрючки виной? Парень действительно вёл себя так, будто он бывает тут уже в долбанно-миллионный раз, что его хер что удивит уже, и вообще этот маркет принадлежит ему. Нет, не так. Он сам его построил, возвел-таки, словно памятник, а тот гигантский дискошар – непосредственный продукт его гениального ума, да-да! Кстати, что это за пиар-реклама Млечного Пути? ЮК уже открыла окно в ближайший космос и скоро начнет продавать турпутёвки на созвездие Ориона? Кто бы знал.
Урия невольно давит смешок – а что если на самом деле младший и вовсе не представляет, что у него над головой висит? На месте Хуна девушке бы стало жутко стрёмно, ведь кому бы захотелось визуально оценить тяжесть врекинг бола за секунду до?
Долго не задерживаясь на месте, Коко спешит за О, чуть не теряя его из виду, а еще напускает на себя важный вид покупательницы-богачки, нарочно не замечая цены на всяк товар. Ведь её сегодня угощают – мурлычет внутренний голос хозяйки. Так проходит буквально минуты две в обществе её молчаливого раба, который даже не соизволил спросить, чего желает госпожа Коко на порядком поздний ужин. Ури несильно обижается на этот невежественный жест, но всё же недовольно подглядывает за Сэхуном из-за пачек воздушных зефирных подушечек, которые, по обыкновению, растапливают над мини-костром на каком-нибудь счастливом пикнике в ЛА. И тут на нее внезапно накатывает вселенский пиздец – мысли о Сэхуне с комиксными «BAANG!» и «ZWOOSH!» перебивают мысли о жрачке. Девушка запаздывает с реакцией на предмет, который уже минуту теребит в руках. В ее глазах буквально загораются милые звездочки, когда она представляет, как тает во рту сладость в шуршащей пачке. Поэтому она оперативно группирует мысли, руки и ноги, ловко выхватывает у несчастного на вид школьника-очкарика маленькую корзинку ядовито-розового цвета и мчится вдоль полок с вреднющей едой на закус. Её прелестный спутник, тем временем, витает в своих розовых облаках, не замечая, как подруга сметает буквально всё себе в мини-баскет. Хотя, подождите, она уже в зубах что-то держит! Во даёт! Голодная натура этой девахи прямо-таки со взрывом прорвалась в мир живых! Сама же Ури таки представляет романтичный вечер при свечах, ночнике и книжке страшилке у себя в комнате, зажёвывая вкусным стаффом. О, надо бы еще торта желейного прихватить! Однако, притормозите, гопсода. Иисус подал голос.
Коко враз оказывается возле Сэхуна с отсутствующим видом, будто эта корзинка, кокетливо свисающая с её запястья, сама, как по волшебству, набилась калорийной жратвой. Тут была бы уместна фраза анонима из кустов: «Жи-и-ирной будешь!». Но кому какое дело сейчас до этих мелочей? Нэ?
На такой, казалось бы, обыкновенный вопрос оппы (когда он успел им стать, диву даюсь) можно ответить по-разному:

– Понятия не имею и иметь не хочу. Будь добр, достань мне те брокколи в пищевой плёнке. (Для приличного вида корзинки).

– О, босподи, О Сэ Хун! Что ты здесь забыл? Следишь за мной, сталкер законченный?! Ахрана! Тут детские трусы воруют!

– Что? Помочь выбрать эффективный порошок? Ой, хотя, твой кирпич уже никакое средство не поможет смыть. Только наждачка.

– Вот, подержи это. И это тоже. Это, и это, и эт-то. Ну чего ты такой хиленький, уронишь же всё! В детстве мало кашки кушал? Бедняжка~

Но почему-то весь список заранее сгенерированных язвительных шуточек рвется на части, когда Сэхун поворачивает голову, чтобы взглянуть на замешательство в глазах Ури. К такому взгляду жизнь ее не готовила, вот честно. Всю дорогу, по сути, они шли, смотря куда попало, да еще и дождь глаза колол. А тут, о, боги олимпийские, помогите. Коко делает попытку унять свою тревогу под испытующим взором Хуна и вспоминает, что парень будто сам не свой сегодня. Конечно же, ей абсолютно неинтересно, что за глупые вопросы.
– Что-нибудь случилось? – получается очень даже по-человечески, мягко. Для пущей непринужденности в поведении, она выбирает странного вида коробку с конфетами со стеллажа, против которого они остановились, и начинает увлеченно ее рассматривать. Но внезапно запримеченная цена и танцующие символы чужой страны заставляют вернуть эту заморскую экзотику на место. Вот теперь приходится ляпать, что попало: Ты знаешь, тебе повезло. Мы на нейтральной территории и можем, ом, нормально поговорить. Без всяких там, эм, дурацких, – Ури резко ощущает щекочущую чувствительность нервных окончаний, неловко поправляя проколы в ушах, – ну, ты понял, – вздох.
Ко Ури сейчас чувствует только боль. Боль странная, ржавеющая, накрывающая раскаленной волной, стекая под коленные чашечки. Будто ей влили яд в глотку и дали отсчет в пять секунд. Еще немного, и она задохнется. Умрёт в тупых муках. Падёт смертью храбрых! За императора, каналья!
Нет слов, милашка, ke.

Исповедь была короткой, но очень информативной. Вот так – раз-два – и готово. Давай, девчуля, напрягай мозги, генерируй умные сысли, утешай человека и его неразделенную любовь к старшим братьям. Оттхоке, оттхоке, ситуация уже вошла в фазу прогрессирующего пиздеца, а Сэхун продолжает строить из себя кинутого и отверженного. Возможно, Ури никогда не понять чувств О, впрочем, это и так очевидно. Так уж сложилось, что хороших друзей у девушки толком и не было никогда. А лучший друг – кто это? Какой это человек? Может, он подобен совершенным картинам Санти или гениальным фрескам Буонарроти, а может он как французское Шато Лафит 1977 года, сухое, красное, с неподражаемым послевкусием. Каким может быть «лучший» человек для Сэхуна? Существует ли он? Возможно ли к нему притронуться, заглянуть в глаза, почерпнуть у него это загадочное очарование, из-за которого люди готовы звать его «лучшим»?
Ха, девчонка до сих пор не поймет, почему так заморачивается из-за этих мыслей. Не знает даже, хочет она помочь или нет. Стоит ли вообще помогать? Ури сейчас уже ни в чем не уверена, поэтому цепляет свою корзинку и задумчиво плетется за О вдоль стеллажа, рассматривая попутно ценники. Принц обещает ей сладости взамен на приятный сердцу ответ, вот как из ее уст срывается беззлобный укус:
– Ты нищ, как Род Стюарт в юности, – девушка обходит Хуна и сосредоточенно осматривает вздутые пачки с маршмэллоу, спустя секунды три хватает сразу несколько и вручает их пареньку, подбадривая, – так что готовь лопату, будем копать могилы.
Вряд ли Сэхун понял эту иронию сейчас, но Коко двигается дальше, намеренно опережая спутника и заворачивая в следующий лабиринт яств. Она не боится за позор юноши на кассе, плевать на это – её консультации дорогоценимы. Не будет же она, в самом деле, раздавать советы бесплатно? Лёгкая усмешка украшает ее лицо, пока наркотически томная мелодия под куполом внушает уверенность в собственные мысли. И вот, Ури тормозит в немом восторге, ведь это же её дико любимые дайфуку с клубникой! Иди сюда, моя прелесть~
– Сэхун-а, мне кажется, ты теряешь время. Неважно, по чьей глупости таков исход. Если тебе действительно что-то дорого или если ты понимаешь, что не можешь по-другому, тогда нужно действовать. Действовать сейчас же, о`кей?
Девушка не знает, правильно ли она подобрала слова, интонации, жесты, но надеется, что Сэхун её поймет. И если он поймёт, то, хэй, ну, вот и все, прощай, славный друг. Круто было сходить с тобой с ума! Желаю удачи, бай-бай. Только для начала пробьем жратву на кассе.
Цепкая хватка в чужое запястье, стремительный порыв, и Ури уже всё равно, как закончатся их по-очаровательному дебильные отношения с О. Теперь она с нервной улыбкой надеется, что вот после этого уж точно с ним не увидится. Ядовито-розовая корзинка уже брошена к остальным, а черно-белые штрих-коды противно пищат от красного луча. Может, Сэхун и бледнеет от растущей цифры на мониторе компьютера, может, он и впрямь пойдет копать могилы, но Коко вовремя достает с ловкостью фокусника хрустящие купюры из откуда-она-их-взяла-бля. С невинным лицом расплатившись за покупки, девушка цепляет свои пакеты, не намереваясь их кому-либо отдавать. Жрачка – святое.
Уже возле раздвижных дверей, во влажной свежести вечера, когда дождичек выплакал все свои слезы, Ури готовится прощаться. Разное пережили эти двое, да-а, будет что вспомнить и чему улыбнуться. Будет за что злиться и за что ненавидеть, но это ведь не конец? Не конец же?
Девочка-кимчи неожиданно роняет пару пакетов, а из самого большого хватает пачку радужных пастил и резко бросает её в О, проверяя того на реакцию.
– Подарок, ага, – следом идет куртка, которую Ури бросает как-то небрежно, словно гонит Хуна прочь, за измену, за всё те потраченные на него годы, – спасибо. Я на транспорте доберусь, – машет рукой, подбирая пафосное прощание, но выдавливая жалкое – пока, Сэхун-а.

Знакомый Сэхуна ровным почерком выводит  имя “того-самого-друга-лухана”, с которым хён иногда пересекался на территории DBHS. У Тэнгфей. Тоже китаец, и тоже из второго класса, только лишь с параллели. И как Сэ мог упустить тот момент, когда Лухан познакомился с этим Тэнгфеем и сдружился с ним? И почему он никогда о нём не говорил? Всё это настолько запутанно уже, что Сэхун выбирает для себя перспективу под названием “забить нахрен”. Потому что лучше он узнает всё у самого Ханя, либо действительно забудет и не будет захломлять свою память ненужной информацией о людях, которые ему в будущем будут безразличны. Всё тот же знакомый объясняет Сэ в какой комнате живет китаец, как выглядит (кх, ему не впервой китайца видеть, уж как-нибудь узнает, да?) и что “он совсем-совсем безобидный, мне сестра рассказывала. дура запала на него! ты его только повежливее попроси, он весь такой правильный. может улыбнешься ему?”.  Сэхун тут же делает вид, будто не услышал последнего вопроса. И вообще не слышал этого монолога, который ему в принципе сейчас неинтересен. Он так-то самостоятельный уже, кх.
Выходя из комнаты, Сэхун думает, что идея попросить помощи у друзей и этого Тэнгфея не такая уж и плохая. Во всяком случае, от неё будет польза. В отличии от той, в которой Сэхун должен был пробраться в кабинет директора и выкрасть оттуда личное дело Лухана.  Черепашка ниндзя бля. Друзьям его долго отговаривать не пришлось, потому что сложно вообще продолжить настаивать на своем и рваться в бой, когда четыре тупых лица со смехом по сто раз повторяют “выпрут, выпрут тебя~”. Сэ соглашается, лишь бы они заткнулись.  Потому как они ведь правы, от части. Ибо если Сэхуна выгонят из DBHS, то не видать ему Лухана больше. И вообще он вряд ли сможет сделать хоть что-то, так как родители запрячут его в какой-нибудь интернат, где детишки 24\7 под присмотром надзирателей. Только вот этих надзирателей нельзя будет убить\спрятать тела\пойти искать себе приключений на зад дальше, как это было в английском сериале "misfits". Нет-нет, Сэхун совсем не фанат, просто ему нужно было убить время хоть как-то, вот он и смотрел сериалы.
Когда парень подходит к двери с номером #117, то поначалу вслушивается, пытаясь понять, есть ли в комнате Тэнгфей, или же он свалил на летние каникулы домой. Он даже подходит вплотную, прислоняется ухом к двери и даже like a spy смотрит в замочную скважину. И совершенно ничего не слышит и не видит. Стоит уже наплевать и вернуться к плану с кабинетом директора? Ну уж нет. Потому что  О Сэхун жутко везучий парень, ибо тихое, с легким акцентом, “вам помочь?” откуда-то справа, заставляет его улыбнуться и взглянуть на низкорослого (обоже!) китайца. Обоже!#2 взглянуть на того самого У Тэнгфея. Сенши разглядывает паренька и мысленно соглашается с тем, что китаец выглядит действительно безобидно. А ещё Фей, кажется, кое-как достает сэхунова плеча. Сенши слегка кланяется в знак приветствия и называет своё имя. Парень рассказывает китайцу долгую и не правдивую историю о том, что их общий знакомый Лухан забыл оставить ему свой мейл, а тут, как назло, у Сэ сломался ноутбук. И в общем-то...почему бы не словить за длинные-длинные уши сразу двух зайцев: узнать контакты Ханя и написать ему же от имени У  Тэнгфея? ( о последнем Сэхун, конечно же, умалчивает). Якобы старый знакомый возвращается в Китай, а остановиться негде.  И как это было бы не странно, Тэнгфей охотно соглашается помочь и даже добавляет, что “друзья Лухана - мои друзья”. Сэхун старается не улыбаться от этого выражения, потому что они с Луханом уже около трех месяцев перестали быть друзьями. Кажется, они подходят к отметке "знакомые". О Сэхун попросту не хочет думать об этом, и тем более верить. Ведь не зря он сейчас разыскивает хёна.
Когда они садятся за компьютерный стол, Фей почему-то даже не спрашивает у Сэхуна абсолютно ничего, только лишь открывает ему g-mail и показывает страничку Лухана, на которую можно послать письмо прямо сейчас, ведь “О, смотри, он сейчас в сети, тебе так повезло”. На аватаре у хёна какой-то миловидный олень в стиле аниме, статус на китайском (кстати, Сэ пора бы начать учить пиньинь) и совсем-совсем мало записей, будто они просто сделаны для вида. Придвинув лептоп ближе, Сенши смотрит на пустое поле для сообщения. И парень отчетливо понимает, что не знает о чем и что писать Ханю. Глупо будет, если китаец увидит сообщение в папке «Входящие» в духе: « ну привет,
потерянный китайский брат кх». Это будет странно, да и Хань явно ни черта не поймет (как и сам Сэхун в данный момент).
Сенши в голову тут же начинают лезть ненужные мысли. Как некстати. Ему почему-то думается, что Хань не захочет отвечать, ему будет не до старых знакомых из Кореи и вообще, вдруг он весь в учебе\работе? Г-л-у-п-о-с-т-и.
Собравшись с мыслями, Сэхун с помощью тачпада щелкает на поле для текста и начинает набирать сообщение.

Сэхун сначала не замечает, но… Hu Yuxiang? Ху Юсин? О, правда? Нет, стой, Лухан, ты это серьёзно? Из всех нормальных китайских имен ты выбрал именно это? Это имя вообще? Мальчик даже перестает печатать сообщение и на несколько секунд задумывается о том, что у его хёна всегда было плоховато с воображением. Но тем не менее, Сэхун начинает их чат с милого (совсем не в его стиле) приветствия, приписывая какие-то завитки и ставя в конце смайл. О Сэхуну отчего-то кажется, что именно так и общается Тэнгфей, когда с кем-то переписывается. Наверное, так именно и пишут люди, которые любят Японию? В смысле, ничего личного, но у этого китайца вся комната увешана плакатами с Чоппером ( господь бог, one piese все так любят. и, наверное, один Сэхун не решается ввести в поиске 5 страшных букв и посмотреть японскую анимацию), а полки уставлены манхвой, название которой Сэ попросту не видит со своего места. Сам обладатель всей этой макулатуры не обращает на Сэхуна никакого внимания вообще, предпочитая брать вещи с полки, складывать их аккуратно и класть обратно. Сенши кажется, что тому не помешало бы завести себе подружку, чтобы избавиться от всех этих странностей.
Между всем этим разглядыванием личного пространства Тэнгфея, на почту приходит ответное письмо. Лухан отвечал около шести минут, зачем-то мысленно подмечает Сэхун и после открывает входящее сообщение. Хань отвечает довольно приветливо и, кажется, радуется тому, что “Тэнгфей” ему написал. Они общаются так около получаса. За все это время Сэ пишет хёну всё то, что придумал несколько дней назад. Что Фей приезжает в Пекин и огосподи! непутевые родители парнишки уехали в командировку в Новую Зеландию, совсем забыли о своем детище и много-много разных лже-фактов, на которые Сэхун потратил частичку своего воображения. И всё идет так хорошо, Лухан соглашается приютить приятеля у себя; говоря, что он будет жить у его родителей. Сенши даже разрешает себе немного вольностей и представляет, а как выглядят родители Ханя? Они такие же милые,приятные на вид люди, как и их сын? Сэхун дергает головой и отгоняет всю эту чепуху, потому что вспоминает, что Лухан только на вид такой… Хороший? Милый? Красивый? Какой же настоящий Лухан? Тот, что в один момент способен разрушить дружбу? Тот, что целует тебя своими мягкими губами? Сэхун старается не вспоминать, но если прошлое все-таки накатывает, то мальчику становится совсем неловко и настроение катится кубарем вниз.  Тебе нужно меньше думать, парень! где-то далеко-далеко кричит Сэхуну его же сознание, он слушается, но настроение удержать не получается, посему оно падает до отметки “ниже плинтуса”.
Сэхун не знает, что ответить на вопросы о том, как дела у друзей Лухана. Как будто он с ними общается (всё потому, что Сэ плевать на друзей хёна\ своих друзей\ а б с о л ю т н о н а в с е х. Будь его воля, он бы вообще ни с кем не контактировал, сидел бы в комнате, да думал-думал-думал и, быть может, если бы все было по-другому, то ждал бы Ханя в этих четырех стенах ). Но Сэхун нагло врет ему в письме, уже не страшно писать всю эту отсебятину, пишет, что хорошо всё, а ещё  идиот, ну зачем? про себя добавляет. Он мог бы написать что-нибудь покрасивее и приятнее про себя, но, кажется, Лухану  достаточно и того, что есть. И это его “как ты узнал, что мне это интересно? “ заставляет Сэхуна криво улыбнуться. Потому что он, Сэхун, всё ещё интересен хёну, даже после столь долгого времени расставания (Сэ сбился со счету, сколько он не видел Ханя). Когда китаец просит его не распространяться об этой страничке в соц. сети, Сэхуну кажется, будто он подставляет Тэнгфея. Потому что прямо сейчас Сэ общается с Ханем и видит его фейковую страницу. Но это же не считается, да? Лухан же попросил задолго до того, как Фей рассказал!
Сэхун на какое-то время залипает, потому что он не ожидал, что хён поинтересуется у него, почему они, китайцы, общаются на корейском. А ведь правда. Какого черта? О подобных вещах Сенши всегда думает (если вообще вспоминает) в последнюю очередь. Поэтому он отвечает какой-то глупой, только что придуманной фразой о том, что это всё корейцы и их язык. Он везде-везде-везде и я скореянился, гэ.
Они прощаются, Сэхун зачем-то дожидается надписи “offline” рядом с ненастоящим именем Ханя, а после достает свой смартфон и ищет где-то в закладках информацию о вылете\рейсе и времени прибытия. Нажимая “отправить”, парень удаляет всю историю переписки и браузера, выключает лептоп Тенгфея (даже не спрашиваю о том, нужен ему он сейчас или нет) и откладывает гаджет. Китаец через несколько минут спрашивает, закончил ли Сенши разговор и даже интересуется, хорошо ли они поговорили. Сэхун с улыбкой кивает, и говорит, что да-да, просто отлично и спасибо тебе! ты китайский супермен. Они с Феем прощаются и обещают друг другу встретиться как-нибудь на каникулах.  Кажется, оба понимают, что это ложное обещание, но никто ничего не говорит.
Направляясь в свою комнату, Сэхун думает, что пора бы собрать хоть какие-то вещи в Китай, а так же о том, правильно ли он списал информацию о рейсе.

Wu Taeng Fei 23:52:03
как и обещал.
Сеул - Пекин.
Вылет: 11:40
Прибытие: 13:05
рейс: H77H94OL

В ночном клубе слишком душно, громкая музыка закладывает уши, и глаза режет от разноцветных неоновых софитов, освещающих узкий танцпол. На Хёнсоке полупрозрачный кардиган, то и дело сползающий с плеч, и кожаные узкачи, отлично облегающие отсутствующую задницу. Но даже это не спасает от жары. Будь проклят Китай с его ужасным климатом.
Когда в сумбуре шума, криков и музыки Хёнсок у самого уха слышит родную корейскую речь, он готов кинуться на шею этому незнакомцу и расплакаться от счастья. Впрочем, делать ничего не приходится, потому что незнакомец сам представляется Пак Мунчолем и как-то интимно-нежно приобнимает Хёнсока за талию. Из клуба они выходят вместе, и чужая рука довольно уютно покоится на бедре Хёнсока.
Когда дверь чужой квартиры захлопывается за его спиной, Хёнсока не церемонясь втягивают в просторную комнату (кажется, зал), не давая возможности разуться. В кедах по белому ковру, - запоздало вопит перфекционист где-то на задворках сознания, но перестать думать заставляет горячий язык на шее. Хёнсок ведет ладонями по груди, крепко вцепляясь в ворот чужой рубашки, и притягивает парня ближе к себе.
Он раскрывает чужие губы своими, языком проходясь по небу и стройному ряду зубов; поглаживает чужой язык своим и вновь переключается на губы, оттягивая и прикусывая почти до крови.
Хёнсок расстегивает пуговицу за пуговицей, нетерпеливо сдергивая рубашку с плеч, и припадает губами к ключицам, вылизывая и покусывая выпирающие косточки. Мунчоль пробирается руками под полупрозрачный кардиган, прохладными пальцами пробегаясь по впалому животу. Хёнсок втягивает живот сильнее от щекочущих ощущений и помогает стянуть с себя ненужный предмет гардероба. Он толкает Мунчоля в грудь, заставляя того опуститься на диван, и седлает его бедра, упираясь коленями в мягкую обивку. Парень завороженно ведет ладонями вдоль линии талии, поглаживает буквы на ключицах, резко контрастирующие с молочно-фарфоровой кожей; пальцами обводит темнеющий сосок… Хёнсок судорожно цепляется за чужие плечи, плавясь от подобных прикосновений. Он не успевает и слова сказать, когда Мунчоль валит его на диван, подминая под себя и вовлекая в новый поцелуй. Хёнсок беспорядочно скребет ногтями по спине, оставляя неровные краснеющие полосы. Мунчоль поглаживает низ живота, перемещаясь на застежку джинсов и расстегивая пуговицу…
Комнату наполняет вокал вокалиста Dead by Аpril; Хёнсок разочарованно стонет и тянется за телефоном, валяющимся на низком кофейном столике.
- Забей, - просит низкий возбужденный голос, и Мунчоль перехватывает его руку, прижимая пальцы к своим губам. Хёнсок молча качает головой, отталкивая парня от себя, и подхватывает телефон, проводя по сенсору пальцем. «Calling» стоит только на одного человека.
Парень смачно пинает ни в чем неповинный  диван, обильно осыпая своего долбанутого дружка всеми известными оскорблениями. Он наспех одевается и вызывает такси, по буквам диктуя диспетчеру адрес на ломанном китайском.
Хёнсок просит прощения у хозяина квартиры, расплывается в виноватой улыбке и мягко прижимается к чужим губам, обещая, что обязательно позвонит на днях.
Ага, позвонит.
Ехать, как минимум, 40 минут. Лухан живет на  другом конце города; Хёнсок прижимается к прохладному стеклу лбом. С каких пор он стал собачкой на побегушках, срываясь по первому зову? Сердце все еще стучит как бешенное. Как этот мудак собирается отплачивать ему за сорванный крышесносный секс? Хёнсок погружается в свои мысли, вспоминая, как так получилось, что вот уже столько времени спускает Лухану с рук все его дебильные проделки.
Они познакомились на общей работе. Ну, как познакомились, Хёнсок тогда работал официантом в кофейне и на перерыве вышел покурить. Лухан его застукал, светясь белозубой улыбкой и протягивая руку в знак знакомства. С тех пор Хёнсок решил, что травку раскуривать на работе лучше не стоит.
На самом деле денег у Хёнсока немерено, и на работу он пошел исключительно из своей прихоти походить на обычного человека. Конечно, работа была заброшена через полгода, но вот Лухан в его жизни почему-то остался.  Хёнсок не раз задумывался, что, утянув его с собой на дно наркоты и минутного кайфа, он не хило испортил человеку жизнь, но, вот беда, совесть почему-то никак не реагировала, а мозг радостно вопил: Чувак, расслабься, зато у тебя теперь есть друг.
Вообще он мало что знал о жизни друга. Например, он ничего не слышал о его прошлом: откуда он так отлично знает корейский, почему переехал обратно (если какое-то время жил в Корее), что, в конце концов, заставило его пойти вниз по наклонной. Нет, не то, что Хёнсоку было наплевать, просто он считал, что это не имеет значения, пока Лухан сам не сочтет нужным ему что-либо рассказать.

Он щелкает запасным ключом в замочной скважине, толкает железную дверь на себя и вновь погружается в неимоверную духоту. Настроение по нулям, с губ невольно срываются односложные ругательства, а кулаки так и чешутся, чтобы вмазать другу по миловидной физиономии. Он находит Лухана полуголым, растекшимся по обивке кожаного кресла. Сегодня, видимо, понадобится что потяжелее.
Хёнсок раскладывает на низком столике несколько ампул, шприц, упаковку перчаток и спирт. Дезинфицирует руки, натягивает противно скрипучие перчатки, смешивает 2 раствора и наблюдает, как в шприц набирается бледно-розовая жидкость. Все это время он спиной чувствует на себе расфокусированный взгляд друга.
-Готов, герой? – усмехается Хёнсок, получая слабый кивок в ответ.
Он стягивает другу руку чуть выше локтя жгутом, находит подходящую вену, обрабатывая руку спиртом, и резко вгоняет в вену иглу, медленно вводя наркотик.
- Знаешь, придурок, - озлобленно шипит Хёнсок, - я в кои-то веки обнаружил в этом рассаднике китайских карликов корейца. Настоящего, красивого, высокого, мать его, корейца, понимаешь? А ты обломал мне идеальную ночь.

Можно ли винить человека за его слабость? Хёнсок задается этим вопросом на протяжение всей своей не шибко долгой жизни. И так и не находит ответ. Лежа здесь, на холодящих даже сквозь ткань одежды простынях, слушая тихое бормотание старшего, он продолжает думать об этом, пока в голове ненавязчиво рисуется образ того, кого Лухан забыть никак не может. Причина его слабости.
Хёнсок устало прикрывает глаза: слишком трудно видеть на радужке глаз свое отражение. Это больно - чувствовать необратимость чужого падения, к которому ты причастен не меньше причины.
А виноват ли он, - тот, кто словно Харон поджидает слабого на берегах реки Стикс, сопровождая прямиком до первых кругов ада.
Ответ очевиден: виноват. Иначе совесть Хёнсока не подкидывала порой бессонные ночи раздумий и самотерзаний.
Наверно, он тоже в какой-то степени слаб.
Уголки губ дергаются в подобии ухмылки, когда чужие пальцы очерчивают линию скул, оставляя после себя приятное покалывание на коже.
- Эфедрон, -свыдыхает ответ Хёнсок на поставленный вопрос, разрывающий интимную близость. - Позволяет расслабиться, но, видимо, кто-то слишком долго придерживался воздержания...
Договорить не дают чужие теплые губы, невесомо целующие куда-то в уголок его собственных. Старший бережно подминает Хёнсока под себя, придерживая за талию, и вовлекает в настоящий поцелуй.
До одури нежный, - думает Хёнсок, и сердце болезненно сжимается, заставляя задержать дыхание. Он упирается ладонями в плечи Лухана, отталкивая парня от себя, и заставляет его опуститься на спину, седлая чужие бедра.
Тонкая ткань кардигана скользит на пол, Хёнсок бегло пробегается пальцами по выступающим ребрам, жмется всем телом к обнаженной груди, оставляя едва заметный поцелуй на подбородке.
Он ловит удивленный потемневший взгляд, когда, надавливая на колени, разводит ноги старшего в стороны.
- Доверься мне, хён, - хрипло шепчет Хёнсок, устраиваясь между ног, обжигая горячим дыханием низ живота, - сегодня я помогу тебе расслабиться.
Он скользит ладонью по внутренней стороне бедра, накрывает пах, ритмично надавливая, и получает сдавленный стон в ответ. Медлить нет смысла, прелюдиям здесь нет места: они не в тех отношениях, чтобы размениваться на нежность.
Он теребит застежку на джинсах, вжикая молнией, приспуская их вместе с нижним бельем; проходится рукой по всей длине члена, чувствуя, как тело под ним инстинктивно напрягается и подается вперед навстречу ласкам.
Наверно сейчас розовая жидкость лениво циркулирует по венам старшего, намертво въедаясь в стенки сосудов. Кисловатый запах возбуждения дурманит не хуже наркотика, кружит голову, заставляя почувствовать приятное щекотание внизу живота.
Хёнсок берет в рот полностью и без предупреждения.
Кажется, Лухан давится воздухом. Хёнсок обжигает дыханием, мягкие губы двигаются ритмично, плотно обхватывая возбужденную плоть. Лухан сдавленно рычит, пальцами скребет по постели, комкая простыни под собой; стягивает чужие волосы на затылке, бездумно подаваясь бедрами вперед.
Люди слишком зависимы от призрачного наслаждения. Каким бы сильным не было чувство, животные инстинкты всегда возьмут верх над разумом. Нет смысла сдерживать свои желания, в конце концов, такие, как они, должны жить только для себя.
Хёнсок тихо стонет, заставляя Лухана прогнуться в спине и сильнее вцепиться в чужие волосы.
Он чувствует, как хватка на затылке постепенно ослабевает: парня пробивает мелкая дрожь от накатившего удовольствия.
Оргазм накрывает с головой, - думает Хёнсок. – Интересно, а он похож на наркотик?
Он, пошатываясь, поднимается с кровати и идет прямиком ванну.
- Я воспользуюсь твоей щеткой?
Ответа не следует. Лухану слишком хорошо, Лухан на него даже не смотрит.
Приведя себя в порядок, он бесшумно проскальзывает в комнату. В воздухе все так же витает запах секса.
Хёнсок осторожно укладывается на кровати, подпирая рукой голову, и аккуратно убирает  челку, спадающую на глаза старшего. Слишком интимный жест.
Лухан бездумно смотрит в потолок, все еще пытаясь восстановить дыхание. Хёнсок слышит безумный ритм сердца (своего или чужого?) и устало прикрывает глаза:
- Моя помощь еще требуется?
Слыша бессвязное бормотание в ответ, он возводит глаза к потолку и думает, что попросту занимается благотворительностью.
Он свешивает ноги с кровати, наклоняется, шаря рукой по полу в поиске кардигана, тут больше ему делать нечего.
Хёнсок выходит в другую комнату, выуживая телефон из заднего кармана джинсов. Он по свежей памяти набирает телефон Мунчоля и терпеливо ждет, пока на том конце поднимут трубку.
Хёнсок виновато закусывает губу, чувствуя легкий укол совести, когда слышит тихое "привет". Хёнсок просит вызвать ему такси до его дома и облегченно выдыхает, когда ему дают положительный ответ.
Он вновь возвращается в спальню, напоследок невесомо прижимаясь к чужим губам на мгновение. Кажется, ему стоит исчезнуть на время.
В гостиной на кофейном столике, поверх какой-то фотографии в рамке (Хёнсок даже не всматривался, кто там) он оставляет маленькое напутствие напоследок:
Эй, Хань, только не наделай глупостей, ладно?~
И уезжает.

Лухан одарил взглядом профессионального критика свои брускетты с креветками и пармской ветчиной, упершись руками в мраморную столешницу. Зачем он вообще послушался гугл и его советы, как и что можно сварганить на легкий ланч, когда собирался готовить салат с мини-спаржей, раковыми шейками и тунцом или тот отвратительный на вид овощной крем-суп? Скривив губы в недовольстве из-за своей неопределенности, Хань приставил к большому блюду несколько высоких стаканов с графином яблочной воды и свалил из кухни вместе с планшетом, потому что иди нафиг, кулинарная креативность. Хотел по-королевски, а получилось по-деревенски; в итоге мама закажет что-нибудь из ресторана, и Лухан, этот бездарный мальчик, просто тихо выругается за плечо. Вы просто не понимаете, Фэй был тем худощавым и милым созданием, которого хотелось кормить много и вкусно, но сам Тен уперто твердил, что не резиновый и столько жрачки в нем физически не умещается. И блондин вынужденно съедал все, что заказывал приятелю насильно, с чавкающим показным удовольствием запихивая купюры в счетную книжку. Честно сказать, в свое время Лу устал закатывать глаза на непрекращающийся бред общих знакомых, по типу «вы еще не встречаетесь?», «из вас вышла бы милая пара», «Лухан, ты тупой тормоз!». Еще, еще, и еще раз закатывал глаза, пока Тен смущенно хихикал рядом и продолжал быть реально похожим на девчонку с тонкой фигурой и женственными чертами лица, черт бы его побрал! Поэтому Хань на все сто уверен, что парнишка не изменился с тех пор, как видел его в последний раз и заботливо подтянул ему вечно спадающие джинсы. То есть, вы все правильно поняли, Лухан собирается откормить Фэя вот этой хренью здесь, на родине, где национальная кухня в сравнение не идет с интернетовскими рецептиками «на закусон». Но подожди, У Тенфэй, сегодня впереди еще семейный ужин!
Прошло уже около часа с момента, когда главная дверь в дом закрылась с тихим щелчком, погружая особняк в интригующий климат. Он такой густой, знаете, сквозь него можно плавать и двигать руками, загребая клубы прозрачных и несуществующих пока моментов. Тут, в одном из престижных спальных районов города, есть нечто божественное в звоне птичьих пений с первого мгновения утра, когда теплый диск солнца поднимается  над крышами домов. Густая зелень и вековые деревья этой местности дарят бесценную свежесть воздуха, позволяя чувствовать всем телом, как клетки насыщаются чистотой и благодатью.  Здесь хочется быть и жить, в этой сладкой колыбели, подальше от центра и затравленной атмосферы суматошного города. Лухан воистину чувствовал себя другим человеком именно в родительском доме, и он очень его любил, несомненно. Это место не было каким-то очевидным показателем статуса и роскоши, коим обладала семья Ханя, никто не гнался за признанием и почтением у представителей высокого круга. Если бы его спросили, каким словом можно охарактеризовать такой дом, то он назвал бы его «искренним». Потому что первая причина любви к этому мини-особняку будет в ощущении тепла и уюта, которое он источает, радушно приветствуя любого гостя.
Лухан был счастлив проснуться сегодня в своей кровати от нежного голоса мамы, которая тихо устроилась на самом краю и что-то распевала насчет подготовки ко встрече с каким-то приятелем. Сначала он промычал что-то в ответ, похожее на «Муль а ля мариньер», что во французском глоссарии переводится как «мидии, приготовленные в бульоне с растопленным сливочным маслом» (видимо, даже во сне тщательно обдумывал вечернее меню), а потом внезапно распахнул глаза. Как будто его вытолкнуло из альтернативной реальности вот так резко, что он подорвался с места со скоростью оленя, услышавшего где-то рядом свист охотничьей пули, и неудачно вписался плечом в косяк ванной двери. О, пресвятые котики, он ведь чуть не проспал! Стремительные резкие движения не улучшали его внешний вид, уж тем более торчащую во все стороны челку, которую он решил эффектно прилизать зубной пастой, поскольку он мыслями был уже на первом этаже. Точнее, на кухне, где его ждали не совсем справедливо навязанные обязанности повара. А его любимая женщина всё шутила и кружилась поблизости, ненавязчиво стирая с его щеки следы от складок и тоненьким голоском пересказывая все полезные качества спаржи, которые она вычитала накануне сна. Лухан тут же мысленно поставил галочку, поскольку завела она эти монологи не спроста, но салат в итоге он так и не приготовил.
Пока он ловко управлялся с сенсором планшета в поисках подходящего рецепта и поминутно заглядывал в холодильник за наличием всех необходимых продуктов, голос матери уже на пороге оповестил о том, что они (они с папой, то есть) отправляются в аэропорт. Времени в обрез, аыа-ыа! Лу обернулся на легкий хлопок по спине от отца и пожелал ему доброго утра, на что тот шутливо отметил, что сын в женском фартуке и с ножом в руках точь-в-точь выглядит, как мама. Хань в ответ криво улыбнулся, качая головой, но, не выдержав, засмеялся сам. Парнишка честно понять не мог, откуда в их семье столько благополучия и искренней любви, ведь на фоне пугающего процента неудавшихся браков они выглядят идеальной семьей. Лухан бы пожелал каждому такую – счастливую, обеспеченную и главное – крепкую семью. Воспоминания о прошедших месяцах, которые он провел вдали от дома, в чужой стране и в чужом обществе ввергли его тотчас в ужас. Как он только сумел прожить там столько времени, не видя прекрасных улыбок его родителей, не слыша их живых и счастливых голосов, не получая ощутимой теплоты и заботы? Но тут лезвие ножа внезапно прекратило бешеный ритм нарезки и остановилось, рассеяв свет на нежный отблеск прошлого. Кажется, его мысль сейчас прозвучала так громко, словно он произнес его имя вслух, и дом сразу впитал в себя эту мелодию волшебных слогов. Очаровательная, но в то же время щемящая пауза распустила на лице Лу Ханя грустную улыбку. Рука вновь заработала в автономном режиме, умело орудуя ножом. Ага, только настоящий дурак сейчас бы не понял, о ком шла речь.
Давайте будем честны друг с другом – Хань думал о нем каждый день. Каждый_ебаный_день, и это сейчас не было преувеличением, как и то, что Лу часто представлял его рядом. Вот просто воображал, что в машине они едут вместе, что на учебе он сидит точно сзади, что преследует на пешеходном переходе, в магазинах и кафе, под лунным светом и в ветреную погоду. Всегда, везде, рядом. Может, он даже чувствовал его парфюм и щекотливые прикосновения пальцев к шее. Лухан видел его в толпе, пусть смазано, всего на мгновение, но видел. А еще Хань мечтал, что будет сидеть в пять утра где-нибудь на склоне холма в центральном парке, наслаждаясь пикником и клетчатым одеялом, заботливо накинутым на плечи, а он стоит где-нибудь поодаль, облокотившись плечом о дерево. И так бы встретили они рассвет, безмолвно обмениваясь впечатлениями. Вдвоем, в полном взаимопонимании и лучших оттенках дружбы, совсем как во времена темпла. Лухан хотел бы вернуть дружбу, хотя бы дружбу.
Бывали моменты, что он предавался драме и унынию, ощущая соленую влагу на пекущих щеках, потому что солнечный образ был теперь как из другой вселенной. А он всегда был из другой вселенной, но Ханю удалось каким-то образом освоить межгалактический язык, чтобы они могли смеяться в унисон и допивать любимый чай одновременно, со смешками заглядывая друг другу в глаза. И больше не было попыток злиться на себя и искать оправданий после первой острой иглы под кожей. Лухан наивно полагал, что так забудет, но не случилось. Так было бы еще нестерпимее и больнее, поэтому все осталось, как есть. Он здесь, ты там, воспоминания жили где-то на пересечении меридиан. Просто Лухан решил помнить все до последней капли, чтобы была радость за себя прошлого. Он бы с ума сошел, если бы не смог больше вспомнить кирпичное лицо младшего и его ласково-тягучее «хён». Это никогда не должно случиться. И Хань никогда не сможет отказаться от сказочной памяти прошедших дней, где он чувствовал тепло, заботу и себя, как дома.
Телефон в переднем кармане встревоженно завибрировал, выцепив Лу обратно в реальность, в которой он до сих пор бессовестно щеголял по дому в одних шортах, напоминавших о курортном настроении, и тут тело буквально запнулось в полпути на второй этаж. На этот раз он напомнил запуганную газель, которая спасалась от настигающих ее львиц, взлетая вверх по лестнице и небрежно вваливаясь в комнату, чуть ли не роняя телефон из руки. Хотите секрет? Они с матерью были в тайном сговоре, что она сообщит ему смской, когда отец выедет на их трассу, по которой ехать максимум десять минут. Лухан зачем-то очень спешил, ведь он забыл накинуть себе еще пару минут, пока папа припаркует машину во внешнем дворике, но неожиданно затупил на фразе в сообщении «Твой друг такой горячий~», из-за чего лицо Лу в который раз за день приняло сначала кривое, а потом тупое выражение. Одежда была готова еще с вечера, ну, там, чтобы покрасоваться перед («она назвала его горячим?!») Фэем и все дела, мол, смотри, какой я зрелый парень, в выглаженной белой рубашке и классических черных брюках, даже селедку нацепил на себя! Что скажешь? Я хорош, сексуален, божественен? О-хо-хо, ну, перестань!
До столкновения радостных воплей «Лухааенн-гее» и «ФэйФэээй~» оставался эпичный минимум времени и пару шагов к лестнице, и сердце у Лухана забилось, как бешеное. Тупое, бешеное сердце забилось, к щекам прилила кровь, ему стало так горячо, что напоследок хотелось кинуть себя в бассейн – это, кажется, называется радостью или радостным предвкушением. И тут шумное вторжением мамы в гостиную заставило Лу занервничать сильнее, он решил поспотыкаться еще немного по пути к ступеням, пока старался представить себе обновленного Тенфэя. О, боже, дебил, контролируй свои конечности!
Тело-то, в принципе, выпрямилось, координация заработала исправно, но, кажется, случилось что-то еще, когда вечная мысль материализовалась в солнечный образ у самого порога лестницы. Знаете, какое имя у этого явления? Знаете? Оно еще отражается в расширенных зрачках светом шести лун.
«Сэхун».
И в этот момент в мире случаются прекрасные вещи.
Лучшие вещи.

× × ×

Было неясно, он позвал его по имени в реальности или слышал свой дрогнувший голос изнутри? Хотелось знать, сошел ли он с ума окончательно или это просто какая-то ошибка? Стало невероятно горячо, как будто ему в спину ударила раскаленная волна лавы, стекая с плеч и задевая каплями поалевшие скулы. В нем прожигались черные дыры, как в космосе, он тлел, млел и, кажется, только в самую последнюю очередь не верил своим глазам. Это же не по-настоящему, правда? Солнце просто издевается над ним, заливая комнату под особенным углом, в котором он может видеть мираж  четко и долго. Почему младший светился в золотом ореоле так, словно он оживший ангел? Лухану теперь тяжело вдохнуть полный золотистых пылинок воздух, в котором случаются моменты, которых он не мечтал сегодня увидеть. Лухан на грани удушья понимает, что ему больно, невероятно больно существовать в реальности и в собственном сознании одновременно, потому что во всем виновата его сердечная недостаточность. Он готов слечь в смерть прямо сейчас, спускаясь по ступеням  нарочно медленно, боясь спугнуть хрупкую иллюзию. И мама, наверное, не понимает, почему её сын не кричит и не радуется, не захватывает приятеля в крепкие объятия, не говорит, как скучал по нему, не спрашивает, как у того дела. Со стороны это и вправду выглядит странно, ибо Хань, в конце концов, просто останавливается напротив младшего, внимательно всматриваясь в такие родные, буквально заученные черты лица неприкрытым обожанием в глазах. Как бы он ни старался выглядеть невозмутимым и безразличным ко всему происходящему, глаза его всегда выдавали в первую очередь. После долгих секунд контакта парень сглатывает застрявший в горле восторг и чуть раскрывает губы для слов, которые разом выдают его волнение и шок:
– Как такое возможно? Как ты возможен здесь и сейчас, как ты посмел осуществить мою мечту вот так просто?
Кстати, Сэхун все еще выше на полголовы; кстати, он чертовски красив; кстати, Лухан безнадежно влюблен в него.

Страшно было представить, что бы случилось, не разорви младший это безответное объятие так быстро. Лухан натурально оцепенел, когда почувствовал чужое тело в такой непривычной близости после мучительно долгого времени. Он испытал в то мгновение сразу несколько оттенков тепла, прекрасно различая их между собой, как начинки любимых дайфуку. Энергетическое тепло стало первым ощутимым, когда Сэхун сделал навстречу простой шаг, но сотряс тем самым прохладную ауру изумленного Ханя. Практически сразу после этого проступило тепло физическое, от приятной тяжести и соприкосновения кожи к коже которого блондин тут же воспылал изнутри, а самой последней нотой в этой композиции стало эмоциональное тепло. Такое тепло человека, который безумно скучал и теперь не хочет отпускать.
Лухан так и не сделал ни одного движения в ответ, оставаясь в прежнем положении. Он смотрел на пятнадцать градусов выше линии горизонта и чувствовал, ни вдыхая, ни выдыхая. До жути хотелось вцарапаться в спину младшему, но жаль: руки не сумели вовремя обхватить шустрого О. Это позже он понимает, что раскрошившийся хрусталь боли внутри называется наслаждением, когда Сэхун обнимает. Хань только через десятки минут в будущем задумается о том, что бы действительно случилось с ним, если бы Хун продолжал стоять рядом, прижимая к себе в безответном объятии.
А вот и ответ: случилось бы нечто. Парень бы буквально сдурел. Без слов, предупреждений, без объяснений его бы обнимали часами, окутывая теплом и трепетным волнением, а он в ответ прикрывал бы глаза от нежного дыхания у шеи. Хань знает, что невозможно такое выдержать, этот сладостный жест – он плавит мышцы, руки бы и пальцы судорожно искали чужие, отчаянно цепляясь, а тело медленно падало бы ниц. И голова бы откинулась назад, протяжно издавая выдох. Вот то самое наслаждение, раскрошенное болью внутри, только в действии и в самую живую живь. Но, к счастью, его отпускают достаточно быстро, чтобы не случилась катастрофа.
Между тем, китайский Сэхуна звучит, как щекотка. Слегка не комфортная, но смешная и улыбающая – Лу никогда ее не слышал раньше. Просто потому, что младший не разговаривал с ним на родном языке и вообще в то время (давным-давно, на берегах темпла) не знал его на том уровне, чтобы они могли беспрепятственно общаться. Блондин, конечно, переводил ему некоторые слова или фразы, которые иногда случайно слетали с его губ или слышались вокруг, но об интенсивном обучении никаких разговоров и договорённостей не было. Да и смысл? Ханю было достаточно корейского, Сэхуну было достаточно Ханя, знающего корейский – идеальный расклад.
Завидев милую сцену мелодичного щебетания мамы и неуклюжую шепелявость младшего, Лухан почти не сдержал улыбки, но в последний момент сжал челюсти предельно сильно и нахмурился, не выпуская на волю минутную слабость. Сейчас ему зачем-то очень хотелось быть отчужденным и равнодушным с Хуном. Объясниться перед собой пока что не получалось из-за насыщенной впечатлительности и волнения, но скоро он разберется с сыслями и сформулирует все предельно ясно для каждого. И надо будет потом сказать «спасибо» маме, что она не придает пока особого значения этой неловкой заминке между двумя приятелями, как и обычно продолжая мило улыбаться новому гостю в их доме. Лухан замечает, как мать переводит вопросительный взгляд на него, пока объясняет, как найти необходимую О комнату, но так и не дожидается реакции со стороны сына. Какая невоспитанность!
Примерно в это же время отец сосредоточенно всматривается в сенсорную гладь своего телефона, принимая вызов от сотрудника своей компании, а Хань сосредоточенно скользит взглядом по отдаляющейся фигуре спине младшего, слегка наклоняя голову, прежде чем облегченно вздохнуть. В некоторой степени и ему нужна пауза. Сейчас он всё еще не верит в Сэхуна, даже не пытаясь найти какие-то логические объяснения сложившейся ситуации. Это было бы ужасно неуместно, потому что Лухан до сих пор впечатлительный подросток, которому хочется понять свои чувства и поскорее с ними разобраться. И неплохо бы закусить в процессе.
Немного обмякшее тело вновь позволяет собой управлять, и ноги, наконец, сходят с последней ступени на жидко-блестящий пол. Хань боковым зрением замечает во взгляде матери вполне очевидный вопрос, поэтому не особо напрягается, когда она преследует его до самой кухни. Тут, скорее всего, и состоится объяснение. Странно это, но Лу не собирается теперь ничего скрывать, поскольку он привык делиться с родителями всем, чем только может и хочет. Ведь уже и так понятно, что семья у них без дурацких интриг и недоразумений, здесь все достаточно ясно, четко, поэтому и живется хорошо. Вопрос только в том, какой чит использовать, чтобы всё преподнести максимально логично. Объявлять о своем нездоровом влечении Хань пока что боялся.
Рассказать и объяснить всё матери он обещает сегодня перед ужином, поскольку предмет его нездорового влечения вырывает из грудной клетки последний воздух, стоит его заметить рассекающим коридор. Лухан невольно дёргается в сторону, когда тот подходит ближе именно к нему, охая и натягивая улыбку. И зачем, собственно, мы здесь собрались, граждане? А, точно, пожрать же.
– Я так подумал, что после утомительного перелета ты захочешь перекусить, – слащаво журчит на китайском Хань, кивая на огромные блюда с брускеттами и не прекращая фальшиво светиться от радости, – поэтому угощайся, Фэй.
Представление было даже не для матери, а, скорее, для самого Сэхуна. Будучи проницательной и умной женщиной, мама наверняка еще в аэропорту учуяла какой-то подвох, теперь внимательно наблюдая за стратегически продуманным поведением сына. На том же чутком родственном уровне понимает, что сейчас лучше подыграть ему, как и раньше. Улыбка у обоих, кстати, одинаковая – красивая, обезоруживающая, поэтому используется незамедлительно. Ведя двойную игру, Лухан очень переживал за последствия и одновременно не понимал, зачем так поступает с тонсэном.
Поэтому, прежде чем его светлая ладонь ложится точно между лопаток младшего, приятно вбирая тепло чужого тела, он заглядывает тому в глаза с нечитаемой эмоцией. Если это первое осознанно желанное прикосновение, то, может, Сэхун тоже чувствует тот жар, который ощутил совсем недавно Хан?
– Только обещай не кривиться, я очень старался! – честно признается блондин, цепляясь каблуком туфель за стальное кольцо барного стула и присаживаясь на край. Этот парень, он обязательно ляпнет что-нибудь гениальное на китайском, вот увидите!

Колючее напряжение не оставляло в покое ни тело, ни душу. Лухан как сидел на краю высокого барного стула, вытянув одну ногу вперед, а другую согнув в колене, так и остался сидеть до сих пор. Он неотрывно следил за младшим, постепенно пропуская в сознание мысль, что у него ноет бедро. Однако старший не смел двигаться, замерев на месте. В присутствии Сэхуна было страшно вообще делать какие-либо движения, и сам Хан не мог пояснить этого. Было невозможным подобрать какие-то слова, термины или обозначения тому хаосу, который горячим потоком распространялся по всему естеству несчастного Лу Хана. Ему просто хотелось смотреть на маннэ, просто смотреть. Наслаждаться и одновременно не верить его появлению в собственном доме. Размытое сознание Лухана только сейчас начало обозначать границы сладкой реальности, показывая, что, вот оно – настоящее. Настоящий О Сэ Хун, его настоящие движения и настоящий голос. И, конечно же, чувства. Всё было настоящим, всё, что он так любил в этой жизни. Хан набирается смелости признать эту реальность.
В один момент их взгляды встречаются, и парень переживает этот миг с палящим ознобом сердца. Лу отвел бы глаза первым, если бы не сделал утверждающее его бесстрастность движение, поправляя манжеты рубашки. Он хочет казаться увереннее, спокойнее, но за глазами не видно, что весь этот его образ невозмутимости и сдержанности вот-вот начнет течь, как расплавившаяся под солнцем картина гениального художника. А ведь он и вправду был живым шедевром собственного творения: спина чуть сгорблена, руки сцеплены в замок между коленями, а из-под светлой челки блестят темно-янтарные глаза, откровенно, хоть и с опаской, пожирая. Лухан хотел вызвать восхищение у Хуна, такое же восхищение, которое чувствовал сам по отношению к нему. Если бы он никогда не уезжал от младшего, если бы не признавался ему, то сейчас, возможно, блондин бы горько усмехался своим глупым надеждам на каплю взаимности. Только вот ситуация сложилась иначе. Лухан замирает на отчетливо волнующей мысли – Сэхун здесь из-за него. Сэхун в Китае. Тут – за миллионы километров от дома. Сейчас – оба дышат одним и тем же воздухом, стоят на одной и той же земле, живут в единственно правильной реальности.  Всегда – были, есть и будут лучшими друг для друга людьми. Эти мелочи захватывают и заставляют сердце сокращаться чаще, быстрее, а спину – чувствовать миллиарды тонких игл, вогнанных под кожу. Но маленькую личную эйфорию старшего портит непонятный комментарий О.
Лухан чёто подвисает.
Неужели то, что он приготовил своими божественными руками настолько дерьмо?! Что за фокусы, О Сэхун?! – чуть не взвизгнул Хан в негодовании и, слава богу, сдержался. Не хватало еще одной порции косых взглядов от родителей. Но факт оставался фактом: младший глубоко задел душу творца, отчего хотелось разреветься в голос, размазывая сопли и слезы размашистыми движениями по мраморной столешнице, и жаловаться маме на несправедливость жестокого мира и не менее жестокого корейского мальчика. Тем временем Хан изящно изогнул брови в немом вопросе.
Может, ему не стоило никогда пробовать готовить? Может, все похвалы от родителей и их друзей были лишь обманом, подлым и жестоким обманом? На самом ли деле у него руки из жопы? Ну, пусть хотя бы из копчика будут, а? Оттхокажеее, Лухаееен, ты бездарный кусок человеческого мяса! И он воет внутри, плачет и бьется в истерике. Просто, понимаете, все дело в том, что его мальчику не понравилась фирменная стряпня, хотя что там сложного или особенного в этих дурацких брускеттах размером со скорлупу от мидий. Это даже полноценным блюдом назвать сложно, и он прекращает рыдать, ведь появляется шанс! Тем временем Сэхун выдает какие-то милые потуги исправить напортаченное.
Лу смотрит на него с мягким недоумением, но потом опускает голову и слегка улыбается, слегка! Потому что это было дико мило только что, как он запутался в словах. Сэхун и его китайский – то, что приносит парню удовольствие в этой жизни.
Облегчение приятно согревает душу, поскольку младший говорит правильные слова. Он говорит, что Лухан чудесно готовит. А последний вдыхает на это восторженно, но так, чтобы этого нельзя было заметить, как и затаенный трепет на дне глаз при ощущении крепкой хватки на своем запястье. Хан в одно мгновение захотел дернуть слегка рукой, цепляясь своей ладонью за ладонь Сэхуна, точно так же крепко сжимая и, наверное, здорово было бы сплести в конце пальцы. Но, опять же, лишние свидетели (мам, пап – сорри) и не факт, что Хуну бы такое понравилось. Они, всё-таки, не девочки-подружки, чтобы за ручки держаться. Но оправдание находится сразу же – оно пусть и флаффно, но зато жутко приятно.
– Подожди меня у лестницы, – шепотом отвечает ему Хан на привычном для обоих корейском, и это почему-то смешно, будто они в шпиёнов играют. Вспоминаются старые добрые деньки, когда Лухан и Сэхун, два дурачка, прогуливали вместе уроки, прячась за спинами товарищей или за углами в коридорах, тихо перешептываясь между собой и решая, в каком направлении двигаться или что на крайняк врать спалившим их сонсэннимам. Но в период перед тем, как их отношения немного испортились (односторонне испортились, скажем, и вполне очевидно из-за кого), Сэхун удирал с занятий без Хана, и тот всегда прикрывал и выручал друга. Как бы сильно ему ни нравились эти перемены в бестфренде, Лухан никогда не предавал младшего и уж тем более не желал ему зла. Несомненно, старший сделает это еще раз. И еще много раз в будущем, если подобное повторится. Сэхун, наверное, даже и не подозревал, насколько его хён предан их дружбе (или тому, что от нее осталось). С другой стороны, сложно сказать, по той же ли старой дружбе Хан помогает ему сейчас или же это из-за своей нездоровой симпатии к О. Может, это коктейль? Странное слово – коктейль.
Проходит пару минут, как Хун исчезает из кухни, и любимый сыночек-ангелочек поворачивается к родителям, премило улыбаясь. Он вскидывает руку с часами и охает, завидев точное время.
– Вы же опоздаете! – наигранно-взволнованно предупреждает Лухан, на что отец скептически (ну что за человек, а?) проверяет время на своих часах и как-то глупо охает, передразнивая сына. Хану остается только мысленно поаплодировать своему папаше, которого он безгранично любит. Ну, а если в сторону шутки, то мужчина соглашается и зовет любовь всей своей жизни пройти с ним под ручку до самого автомобиля. Оба выходят в зал, ведущий в коридор, а следом идет Лухан, провожая родителей. Хун прощается с ними, кланяясь, и старший задерживается в дверях лишь на секундочку, пока мать настойчиво просит сына не забыть об ужине. Да-да, конечно, ма, не забуду. Запирает дверь и моментально забывает, потому что его ждет Сэхун.
Лухан слегка подтягивает свои брюки, аккуратнее вправляя в них сорочку, пока шагает к лестнице, и видит, как внимательно смотрит на него Хун. Такие взгляды не могут оставить старшего без реакции, поэтому он чувствует возобновившееся волнение. Прошло всего каких-то полчаса с их встречи, и очевидно, что Хан быстро не успокоит бешено стучащее сердце. Может, на это понадобится неделя, две. Месяц. Возможно, сердце не успокоится никогда, пока О рядом. Это грустно – думает Лу – я такими темпами скончаюсь.
Блондин в привычном жесте поправляет светлую челку, замедляя шаг и становясь напротив Сэхуна. Они молчат и смотрят друг другу в глаза теперь уже без стеснения, поскольку вот этот момент. И он звучит глупо – момент истины. Лухану нужна вся правда прямо сейчас; не завтра, не после ванны с дельфинами, а именно сейчас. Китаец чуть наклоняется, выхватывая у О его сумку, и бросает ту рядом с собой, возвращая руки в карманы брюк.
– А теперь объясни мне, что происходит? – спокойно и тихо говорит Хан, вдыхая золотую пыль очарования этого момента.

Утро начинается со скинутого с прикроватной тумбы светильника и китайского мата (хочу передать привет Луханю. спасибо, что за весь месяц ты научил меня только этому, друг). Светильник хоть и не ломается, но заметно кривится. За это Сэхуну немного стыдно, но он решает проблему гениально — ставит его на место и накрывает своей футболкой. Несколько часов этот геморрой шведского дизайнера не будет виден, а значит и раскрыт тоже не будет. С чувством какого-то удовлетворения и одновременно восхищения самим собой юноша снова откидывается на кровать, намереваясь утонуть ещё на несколько часов в мягком одеяле и приятном сне, с которым ему поможет безграничное воображение. Он грезит об этом так долго, так восхищенно, отчего с каждой минутой понимает, что утро воскресенья больше не порадует его сном. Вместо этого воскресное солнце будет всеми способами пытаться попасть к нему в комнату сквозь плотные занавеси, а вместе с этим ещё и удачно попадать своими теплыми яркими лучами прямо в лицо Сэхуну. «Почему Китай так жесток ко мне? Мне ведь снился потрясающий французский завтрак со свежеиспеченными круассанами, которые дурманили всё моё сознание своим восхитительным вкусом и запахом. А ещё кофе! Этот чудеснейший напиток с двумя кусочками рафинада, со вкусом карамели и долгим послевкусием. Я, кажется, очень хочу жрать.»
Приходится искать в себе силы и подниматься с кровати, а потом уже и лениво, шаркая подошвой тапок по полу, идти в ванну. Это не было самое прекрасное утро. За окном не было дождя, который бы спасал летом жителей Китая от засухи. Было только душное воскресенье, точно такое же, как и все предыдущие воскресенья этого лета. Столбцы всех термометров в доме взбунтовались и ниже тридцати пяти сползать не желали. Спасение все находили только в утреннем (дневном\вечернем\постоянном) душе. Вода свободно скатывалась вниз по телу, забирая остатки сна и налет раздражения, давая место приятной легкости. Горячие струи плавно бежали по его лицу, огибая нос и губы, срываясь с подбородка. Парень стоял под теплым напором, который своим шумом заглушал все, что происходило вне стен ванны.
Сэхун тянется к полочке с множеством шампуней, гелей и прочей косметики, половину которых юноша нагло забрал у Луханя из ванной. Выдавливая на ладонь манговый гель из тюбика, О в считанные мгновения чувствует наполняемый помещение фруктовый аромат (кстати, этот гель тоже был беспощадно выкраден из-под носа Ханя). Гель пенится и мыльная вода стекает с тела к ногам, несется по ванной и скрывается в водостоке.
Такими темпами настроение Сэхуна стремительно поднималось и ему не хватало только запеть, держа душ прямо перед лицом, чтобы вода попадала в рот и не давала ему произнести хоть какой-то звук. Но он, конечно же, этого не делал. Только один раз. Чисто ради любопытства (и это выглядело глупо. очень глупо. Сэхун видел себя в зеркале и поражался этой глупости ещё больше). В итоге Сэхун выбрался из ванной спустя ещё около сорока минут. Волосы были в полнейшем беспорядке, а тонкие струйки воды скатывались с них к его плечам, растворяясь  где-то ближе к полотенцу, которое О повязал себе на бедра.
Всё ещё немного мокрый, он босыми ногами вышел из ванной, оставляя за собой череду следов. И Сэхун бы обратил на это внимание сразу же, если бы не тот факт, что на всю комнату раздался щелчок затвора. Прямо сейчас на его кровати развалился не кто иной, как Лухань. Китаец нагло валялся на кровати и фотографировал себя на (спасибо бобже) свой телефон. И ладно, вроде бы все нормально, Сэхун за целый месяц привык к подобным выходкам друга, но… но после вчерашнего О чувствовал себя ещё более неловко, когда находился рядом с Ханем. Я не рассказал, что такое случилось вчера? Сядь удобнее и я поведаю тебе эту короткую историю. Всё дело в том, что помимо всяких круассанов и прочей жрачки, О Сэхуну может сниться и что-то другое (невероятно). И причину вчерашнего сна он видит в том, что друг отсутствовал весь день, а сам О просто решил лечь поспать ближе к вечеру. Кто же знал, что мозг поиздевается над сознанием Сэхуна самым жестоким способом. Хун во сне отчетливо видел стоящего перед ним на коленях Луханя, который со своей вечной дурацкой ухмылочкой расстегивал молнию на джинсах О, а затем принимал его член глубоко в рот. Всё происходящее было настолько реалистично, что Сэхун в первый раз за свои восемнадцать лет жизни кончил себе в штаны.
Поэтому когда вчера Хань вернулся домой, Сэхун с ним почти не контактировал и ушел к себе в комнату, ссылаясь на головную боль. 
Сжав руки на полотенце, будто бы оно вот-вот упадет, О сделал несколько шагов к кровати, норовя выхватить у Луханя телефон из рук (а может, и из комнаты попытаться выгнать?), потому что этот засранец решил и его начать фотографировать. Наверняка потом этим компроматом он будет шантажировать.
- Ты, кажется, куда-то уходишь. Не думаешь, что опоздаешь?